Коллекция страха
Шрифт:
Салли поднялась из-за стола с тарелкой и опустилась передо мной на колени, в нескольких дюймах от решетки. Сквозь окошко в нижней части клетки она просунула маленькую тарелку. На ней, как розовый тарантул, лежала моя отрезанная кисть, нежное мясо едва держалось на костях.
— Давай же, — подбодрила меня Салли. — Это действительно вкусно.
Пожалуй, даже слишком вкусно. Я не мог это есть.
Это было две недели назад. Не стоит и говорить, что у меня появился вкус к человечине, иначе я бы не дожил до этого дня. Точнее, то, что от меня осталось. У меня не было рук и ног, не было многого
Часто говорят, что не важно, как ты умер, важно, как ты жил. Я могу поспорить. Как тот, кто прожил жизнь в заурядной анонимности, могу смело заявить, что уникальна в моей жизни только смерть. Сегодня у Салли последний званый ужин. Боль живет лишь в моем сердце, не в теле. Значение существования порой сильно преувеличивают. Я не буду по нему скучать. Если вы один из подписчиков и заплатили за зрелище, присоединяйтесь к моему последнему шоу. Салли тщательно вымыла и причесала меня для финала моего третьего акта, веб-камеру вот-вот включат. Надеюсь, вы присоединитесь ко мне в этом последнем эпизоде, за минуту до того, как я поблекну, уступая место рекламе.
МАРИЯ АЛЕКСАНДЕР
«И пусть бледны уста…»
Яркий свет, холодный воздух обжигает мои сухие губы. Голова устало клонится вперед, колокола обедни тонко поют со стороны аббатства. Мужчины с поясами из пластин слоновой кости и в дорожных плащах шурх-шурх-шурх с лошадей в замок, сквайры прыскают от них во все стороны, как пауки, при виде грязных золотых шпор. Сжимая молитвенник в муфте, я размышляю, к седлу которой из лошадей приторочено мое приданое. Мои тысячи, наше спасение. Жизнь моя не там, где я, она привязана к седлу зверя в драгоценном сундуке, которого я никогда не видела…
Три дня назад моя невинность была лишь тенью, застилавшей одну из монастырских стен. И как же быстро это изменилось, удача улыбнулась мне. Я буду помолвлена, но считала, что на всю жизнь останусь старой девой. Сестры мои вышли замуж, мне же сказали, что для меня ничего не осталось. Возможно, я неверно поняла. Я вспоминала все оговорки последних месяцев, однако память отражала лишь бесконечные процессии монахинь, священников, землевладельцев, которые приезжали к отцу жаловаться на плохие всходы и восстания, поскольку отец оставался верен Парижу. Я не помню, чтобы хоть раз слышала о брачном контракте или о гостях, которые могли бы дать за меня выкуп. Три ночи назад Матушка заявила о моей помолвке, придя ко мне в спальни, как Ангел, возгласивший Деве о рождении Христа. Я должна была обвенчаться с сыном герцога из Нормандии.
На мое тринадцатое Рождество.
Мы с Матушкой гуляли в слабом свете утра, мои компаньонки жалобно плакали у ворот замка. Одна прятала в шелковом платке маленький флакон с розой, кардамоном и тмином, подарок мне на прощание. Мы восторженно шептались о свадьбе. Буду ли я управлять большим домом? Будет ли у меня много детей?
Матушка видела, что я печальна, оставляя компаньонок, и погладила меня по щеке, с бледным намеком на ласку.
— Не волнуйся, — сказала она. — В твоем приданом много полос итальянского Дамаска, синего, как яйца малиновки; полотна, белого, как свежие сливки; бархата, темного, как крылья убийц; и теплой шерсти, которая согреет тебя в холоде Нормандии.
Я не помнила, чтобы такие ткани грузили в повозки, и не знала, что в них есть оружие. Лишь аккуратно завернутые тяжелые мешки с соленой рыбой и свининой, ржаным хлебом, бочками сидра, сушеными сырными головами и другой провизией. Груза было куда больше, чем требовалось на четыре дня пути. Наверное, я просто недооценивала аппетит мужчин.
Морщинистые красные лица выглядывали из кухни. Ветер шелестел над головой в буковых листьях, когда меня поднимали в разрисованную карету и усаживали меж пушистых мехов, в которые я тут же укуталась. В мехах я спрятала туалетные принадлежности и несколько узелков с лакомствами. Было до странности тихо. Ни акробатов, ни певцов, ни глашатаев не пригласили отпраздновать мою удачу и пожелать мне счастья.
— А где же люди моего нареченного? — спросила я у матушки. — Почему они не приехали за мной, как за моими сестрами?
— Нам нужно спешить, — ответила она и отняла руку.
Я смолкла.
Листья хрустели под их ногами, когда мужчины в поясах из пластин слоновой кости вскинули мечи, принося клятвы ангелам и восхваляя неувядающую красоту моей матери. От этих слов сердце мое затрепетало, как паутинка на ветру. Я сидела не двигаясь и восторженно слушала, как они превозносят душевное и физическое совершенство моей матери. А затем они криком подогнали лошадей, и всадники умчались вперед. Цок-цок-цок копыта, и моя повозка тоже двинулась от замка.
Я отбросила свое изумление. Слишком сильно мне хотелось дождаться того дня, когда мне будут служить такие сильные воины и мне возносить хвалу; до того дня, когда я буду вдохновлять рыцарей на благие дела и помыслы и рыцарь будет сражаться во имя меня и Матери Божьей. Скоро наступит день, когда меня будут чтить и защищать. (Хотя свадьба может состояться и через несколько лет после помолвки. Это еще неясно.) А в ожидании этого дня я смогу писать письма матери и сестрам, и у меня будут мои любимые книги. Наверняка и книгу меня скоро будет много больше.
Мы уезжали все дальше, и я набралась смелости подобрать юбки и подползти к занавескам. Сдвинув их влево, я увидела пестрый гобелен Бретани, остающийся позади. Черные полосы дубов отмечали границы между зелеными полями трав, перемежающимися кустарником и пушистыми головками вереска в блестках росы. Я облизнула губы, словно пробуя на вкус нектар буйной зелени. А затем кислый запах лошадей вклинился в праздник природы — один из всадников галопом приблизился к моей карете. Сквайры бежали наравне с каретой. Человек на лошади был одет в кольчугу и ярко-красную хлопковую тунику, перехваченную на талии белым поясом. Меня испугала ширина его мощного подбородка, жестокий прищур глаз и множество поблекших шрамов на переносице. Намек на доброжелательность разгладил его мрачные черты, и он заговорил со мной: