Колодезь Иакова
Шрифт:
– А теперь? Мадемуазель Вейль?
– Мадемуазель Вейль? – повторила девочка, печально улыбнувшись. – Мадемуазель Вейль покинула «Колодезь Иакова».
– Мадемуазель Вейль больше не в «Колодезе Иакова»?
– Она единственная, покинувшая колонию против своей воли. Она в Вифлеемской больнице.
– В Вифлеемской больнице? Она, значит, помешалась?
– Да, – сказала Гитель.
– Сошла с ума, сошла с ума, – повторяла Агарь.
– Она была не в своем уме уже тогда, когда ты уехала. Потом пошло и пошло. В конце концов пришлось отправить ее в дом для умалишенных. О! Она не страдает буйным помешательством, но Ида Иокай, которая ее лечит, говорит, что ее болезнь неизлечима.
– Ида Иокай лечит ее?
– Ида Иокай ведь тоже уехала из колонии. Ей неоднократно делали выгодные предложения. В Палестине ощущается сильный недостаток во врачах. Сначала она отказывалась. Но от людей нельзя же требовать вечной преданности. В конце концов она соблазнилась одним особенно блестящим предложением и уехала. – На мгновение они замолкли. Гитель опустила глаза. Она не видела слез, которые медленно катились по щекам Агари.
– А… он? – наконец вырвалось у нее.
Гитель вздохнула.
– Он? Он еще жив. Это все, что я могу тебе сказать.
– Он жив!
– Да. Это чудо. Когда стало известно, что ты не возвратишься и мадемуазель Вейль лишилась рассудка, мы не надеялись, что он долго продержится. Но этот человек обладает совершенно непонятной, сверхъестественной энергией. Ты ведь помнишь его состояние, когда ты уехала от нас. Ты можешь себе представить, что сделалось с ним, когда от тебя не было больше известий. Он был на краю гибели, но остался жив. Каким чудом – непостижимо. Но он почти ослеп. Иногда он целыми днями не произносит ни слова. Его борода и волосы поседели.
– А он когда-нибудь говорит обо мне? – спросила Агарь.
– Никогда, – ответила девочка.
По временам до них доносился все более и более усиливавшийся шум аплодисментов. Агарь вытерла слезы и отрывисто спросила:
– Сколько в настоящее время колонистов в «Колодезе Иакова»?
– Тридцать.
– Как? Тридцать?
– Двое из тех, что были при тебе, умерли, остальные уехали.
– Новых, значит, не прислали?
– В Палестину приезжают все реже и реже, а те, которые приезжают, говорят, заранее знают о месте своего назначения и делают все возможное для того, чтобы не попасть в «Колодезь Иакова».
– Скажи мне, как ты решилась поехать в Париж?
– Я поняла, что так нужно, и потом я думала, что ты вернешься назад.
– Я не о том говорю. Как ты все устроила, где ты взяла деньги? Ты предупредила кого-нибудь?
– Я никого не предупреждала. Я только оставила письмо, что возвращусь не позже чем через месяц.
– А деньги у тебя были?
– Уже давно я думала поехать и найти тебя. Когда мадемуазель Вейль отправилась в больницу, она мне оставила свои золотые часы и два или три колечка. Я их продала. Кроме того, у меня было немножко своих денег. Этого было достаточно для поездки сюда. У меня ничего нет на обратный путь, но это ничего, так как я чувствую, что возвратиться без тебя свыше моих сил. Я почему-то была уверена, что если только найду тебя, то без тебя назад не поеду. Теперь другое дело. Я начинаю понимать, что приехать в Париж – еще не самое трудное. Самое трудное…
Агарь растерянно посмотрела на нее, как бы умоляя не продолжать.
Но девочка закончила:
– Самое трудное, как я поняла, это уехать.
– Уехать? Что ты хочешь сказать?
Гитель не ответила. Она взяла руку молодой женщины и нежно ласкала ее.
– Агарь, – восторженно шептала она. – Боже мой, как ты прекрасна!…
Танцовщица хотела высвободить руку, и манто соскользнуло с ее плеч. Она осталась полуобнаженная, в роскошном платье из парчи и золота.
– Боже, Боже мой! Это ожерелье! Это платье! Как ты красива и как ты, должно быть, счастлива, Агарь! – глухо вскрикнула Гитель.
– Не смотри на меня! – резко сказала Агарь.
В то же время она быстрым движением натянула на плечи манто, как бы желая защитить от глаз девочки свои драгоценности и обнаженность.
Первое действие кончилось. Изо всех дверей зала с шумом и гамом хлынула толпа зрителей.
Агарь наклонилась к Гитель:
– Слушай, – сказала она, – слушай внимательно. Ты возьмешь свое пальто и шляпу, а потом…
Она подвела ее к окну.
Отсюда была видна площадь Французского театра, освещенная электрическими фонарями, отражающимися в мокром от мелкого дождя асфальте.
– Видишь, там, налево, почти на середине площади, возвышение с часами. Пойди туда сейчас же и жди меня. Через десять минут я приду.
Агарь быстро спустилась вниз. По дороге она на мгновение остановилась перед зеркалом и мельком взглянула на свое отражение. Только теперь она поняла, чего ей будет стоить эта жертва.
В ложе она застала только Жана Риго и графа де Биевра.
Увидев ее, оба радостно воскликнули:
– Наконец! Как вы себя чувствуете? Ну и беспокоились же мы!
– Вы не встретили остальных? – спросил де Биевр. – Они ищут вас по всему театру. Гильорэ пошел с одной стороны, Люси Глэдис с другой. Только что пришедший Поль Эльзеар присоединился к ним.
– В чем дело? Вам уже не плохо? – взволнованно спросил появившийся Гильорэ.
– Я вам всем очень благодарна и прошу извинить меня, – обратилась к ним Жессика. – Мне гораздо лучше, чем раньше, но я думаю, что было бы неблагоразумно в таком состоянии ехать в Бринуа. Завтра я совсем оправлюсь, а сегодня думайте, что я больна! Скажите Королеве Апреля, что я очень сожалею…
– Я поеду с вами, – тотчас же выпалил Гильорэ.
– Вот так скверная история! – процедил Жан Риго.
– Ничуть, – ответила Агарь. – Вы, дорогой друг, – обратилась она к Гильорэ тоном, не допускающим возражений, – вы должны послушаться меня. Я хочу, чтобы вы предоставили меня на этот вечер моей печальной судьбе и одиночеству. Согласны, не правда ли? До свидания.
– Позвольте мне, по крайней мере, проводить вас до дома.
– Нет, – сказала она со все увеличивающимся раздражением.
Де Биевр, внимательно следивший за малейшим движением в лице Агари, тронул плечо Гильорэ.
– Лучше не настаивайте, – прошептал он.
Очутившись одна, она облегченно вздохнула. Но самое трудное было впереди. В вестибюле, ведшем к выходу, она столкнулась с Полем Эльзеаром.
– Наконец вас нашли, – заговорил он холодным тоном, плохо скрывавшим беспокойство, отражающееся на его лице.