Колокол Солнца

Казанцев Александр Петрович

– Как, как?
– изумился кардинал.

– Противоречия и несоответствия, ваша светлость. Потому, с вашего позволения, поскольку я не могу отстаивать книг лжефилософа, я напишу "философа".

– Пишите хоть дьявола!
– гневно воскликнул Ришелье.
– У кого вы учились после коллежа де Вове?

– У замечательного философа Пьера Гассенди, ваше высокопреосвященство.

– У того, кто опровергает Аристотеля, опору теологов святой католической церкви?

– Именно у него.

– И все его ученики так же задиристы, как вы?

– Каждый по-своему,

ваше высокопреосвященство, например, мой товарищ Жан Поклей под именем Мольера ставит свои едкие комедии.

– Скажите мне, кто твои учителя и товарищи, и я скажу, кто ты, заметил Ришелье, поморщась при упоминании Мольера.

Мазарини тем временем неслышно покинул кабинет и, войдя в приемную, поманил к себе одного из монахов в сутане с капюшоном на спине.

Он что-то пошептал ему, тот кивнул и, смиренно наклонив голову, стал пробираться к выходу через толпу посетителей, ждавших окончания важного разговора кардинала.

Мазарини вернулся в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь.

– Каюсь, ваше высокопреосвященство, - говорил меж тем Сирано, некоторых из своих учителей мне пришлось высмеять в комедии "Проученный педант".

– Я знаком с этой вашей комедией, - с неожиданной улыбкой произнес Ришелье, - и мне хотелось бы, сын мой, направить ваш поэтический талант на более благородную стезю, если бы вы согласились остаться поэтом при мне.

– Никогда, ваша светлость! В ответ я прочту вам единственные строчки, которые в состоянии посвятить вам:

Как дикий конь, брыкаясь в поле,

Не стянет слушать острых шпор,

Так не войдет поэт в неволю,

Чтобы писать придворный вздор!

Кардинал вскипел и даже вскочил на ноги, сбросив с колен забравшегося туда кота.

– Довольно! Ваши несчетные дарования равны лишь вашей дерзости, которую вам придется защищать со шпагой в руке, как вы это делали в отношении других своих особенностей.

– Каждый из нас, ваше высокопреосвященство, в закладе, на который мы бьемся, будет защищать не столько свое лицо, сколько свою честь.

– Решусь заметить вам, молодой... слишком молодой человек, что язык ваш - враг ваш!

– Не спорю, враги появляются у меня из-за моего языка, но я усмиряю их. И так же намерен поступать и впредь.

– Усмиряете?
– Кардинал сделал несколько шагов за столом. Усмиряют и диких коней в поле, сколько бы они ни брыкались.

– Насколько я вас понял, ваша светлость, вам нужны не усмиренные, а бешеные кони, которым вы как наездник всегда отдавали предпочтение. И я надеюсь на свои "копыта".

– Всякая надежда хороша, кроме самонадеянности. Но мы слишком отвлеклись, сын мой. Вы не подписали закладную записку.

– Извольте, я заканчиваю, рассчитывая получить такую же закладную записку от вас, ваша светлость, как от защитника высшей дворянской чести прославленного герцога Армана Жана дю Плесси, не только первого министра Франции, но и ее первого генералиссимуса, кардинала де Ришелье! Заклад так заклад!

– Я никогда не откажусь от своего слова, сказанного хотя бы лишь в присутствии одного Мазарини. Мазарини, успевший вернуться, поклонился.

– Я поставил

свою жизнь и отцовское завещание, теперь очередь за вами, ваша светлость!
– сказал Сирано, передавая записку Ришелье.

– Надеюсь, этого перстня окажется достаточно?
– И кардинал повертел на пальце тяжелый бриллиантовый перстень.

– Я не ношу перстней, не будучи слишком богатым, и не торгую бриллиантами, будучи слишком гордым. Против моей жизни и моего посмертного наследства я просил бы вас, ваше высокопреосвященство, поставить другую жизнь и пенсию.

Ришелье искренне удивился. Что за дьявол сидит в этом большеносом юнце, позволяющем себе так говорить с ним? Но он скрыл свое возмущение за каменным выражением лица.

– Вот как?
– с притворным изумлением произнес он.
– Чья же жизнь и чья пенсия вас насколько интересуют, что вы готовы прозакладывать свою голову?

– Если я ее сохраню, не допустив глумления над творениями философа Декарта, то вы, ваше высокопреосвященство, воспользуетесь своим влиянием при папском дворе и испросите у святейшего папы Урбана VIII освобождения из темницы предшественника Декарта Томмазо Кампанеллы, проведшего там почти тридцать лет.

– Вы с ума сошли, Сирано де Бержерак! Чтобы кардинал Ришелье, посвятивший себя борьбе с бунтарями, стал вызволять из тюрьмы осужденного на пожизненное заключение монаха, написавшего там трактат "Город Солнца"?

– И еще десяток трактатов по философии, медицине, политике, астрономии, а также канцоны, мадригалы и сонеты!

– Одумайтесь, Сирано! О чем вы просите?

– Я вовсе не прошу, ваша светлость. Я называю вашу ставку против своей, если вам угодно будет на нее согласиться.

Кардинал вышел из-за стола и стал расхаживать по кабинету.

Монах, получивший распоряжение Мазарини, прошел от дворца кардинала мимо Лувра, перебрался по мосту на другую сторону Сены, Где возвышалась Нельская башня с воротами, и остановился около людей, приготовлявших по приказу кардинала по случаю дня святого Эльма вечерний костер перед нею, огонь которого должен отразиться в реке и быть видным из окон королевского дворца, позабавив тем короля и придворных.

Другой монах, руководивший приготовлениями в этой ночной иллюминации, выслушав переданное ему распоряжение, кивнул и куда-то поспешил, отдав оставшимся распоряжения.

Кардинал же не мог прийти в себя от упоминания о Кампанелле.

– Город Солнца!
– гневно восклицал он.
– Вот чему учил вас этот Гассенди! Недаром преследуют его братья иезуиты! Город, где будто не будет ни знатности, ни собственности! Все общее! Даже... дети.

– Они принадлежат государству и воспитываются им. Во главе же государства стоят ученые и священнослужители, как и у нас теперь во Франции, где в лице вашего высокопреосвященства воплощено и то и другое. Позволю себе напомнить, что Кампанелла попал в тюрьму тридцать лет назад за организацию заговора против испанского владычества в Южной Италии, безусловно вам враждебного. И вы могли бы указать святейшему папе Урбану VIII, что, предоставив Кампанелле свободу, он обретет знатнейшего астролога.