Колокол

Мердок Айрис

В то же время чувства его к Майклу качнулись в обратном направлении. Предательский страх за собственное положение, который и вдохновил Тоби на мысли о Доре, не исчез, но как-то затаился. Тоби даже слегка успокоило то, что произошло между ним и Дорой. Действительно, бурная радость от того, что он так успешно ее поцеловал, была ему надежным утешением в беде. И это давало ему большую волю думать о Майкле снова как о личности и чувствовать, что отношения их, при всей их специфичности, — нечто настоящее, интересное и даже ценное. Он начал жалеть Майкла, размышлять о состоянии его души. Его беспокоило мнение о нем Майкла, то, насколько может навредить ему в глазах Майкла история с Дорой, которая так разворачивалась вширь и по столь разным направлениям, что он этого не

ожидал. Ситуация, в которой он очутился, показалась ему вдруг невыносимой.

Тоби по природе был правдивым мальчиком, его воспитали в уверенности, что, в какую беду ни попади, лучше всего выпутываться из нее, сказав правду. Но в данном случае сказать правду, похоже, окажется трудно. Какую правду должен он сказать и кому? Он начал подумывать о возможности пойти к Майклу и рассказать ему все о затее со старым колоколом. Выполнение первой части этого плана было захватывающим, выполнение второй его половины представляется слишком уж тягостным. Тоби просто не мог представить себя помогающим Доре подменять колокола, и, коли так, он довольно-таки трусливо ощущал, что освобождается от попытки сделать это. Но и оставить план без разрешения Доры, предать ее, которая так просто и полностью положилась на него, тоже невообразимо. И нет никого, кому бы он мог открыться и, делая это, не совершать измены. Он думал открыться Нику, но не доверял ему, а больше никого не было. Что ему делать — яснее ясного, говорил он себе. Надо идти к Доре и говорить, что он выходит из игры. Обмана его это не оправдает, но по крайней мере это будет искренно и честно по отношению к Доре. И хотя в течение дня он несколько раз порывался сделать это, он так к Доре и не пошел. Вместо этого он отправился к Майклу.

На пути к комнате Майкла он чувствовал себя так, будто вступил в поле магнитного притяжения. Он с трудом удерживал себя, чтобы не бежать. Он добрался до двери, по-прежнему не зная, что собирается сказать. Постучал, Майкл был один. Майкл сразу поднялся, пробормотав: «О, Тоби!», что оставляло мало сомнений в том, что он рад видеть мальчика. Но, поглощенный, вероятно, своими делами и заботами, он не спросил, зачем тот пришел, да и Тоби уже не испытывал никакой необходимости немедленно начать разговор — так очевидно было, что находиться рядом с Майклом сама по себе цель. Он обнаружил, что вздыхает и улыбается с облегчением. Майкл сел и какое-то время серьезно смотрел на него, будто запоминал его лицо. Затем, движимый какой-то силой, которая, похоже, управляла всем его телом, Тоби сел у ног Майкла и взял его за руку. В это мгновение ворвалась Дора.

После этого вторжения Тоби улизнул в сад и пробыл там, пока не пришло время службы, на ней он стоял понуро, страдая и не зная, что делать. Когда служба кончилась, он снова потихоньку ушел, уклонившись от собрания в трапезной, и побежал в лес. Моросил дождь и скоро вымочил его до нитки, но Тоби не замечал этого. Он собирался поначалу навестить старый колокол, но передумал — он всем сердцем желал вообще никогда не находить эту штуковину, от которой с души воротило. Он побродил где-то с час, периодически поглядывая на озеро, серую поверхность которого рябил дождик. Затем повернул обратно, направившись к сторожке. Он думал переодеться, потом пойти поискать Дору и сказать, что он ей больше не помощник.

Промокший насквозь, жалкий, несчастный, доплелся он до сторожки. Уже смерклось, и в неосвещенной комнате было сумрачно и уныло. Он проковылял внутрь, разгребая газеты. Споткнулся о лежавшего Мерфи и был уже на полпути к противоположной двери, когда увидел Ника, сидевшего позади стола в обычной его позе. Тоби еле слышно поздоровался и уже начал открывать дверь, как Ник звонким голосом сказал:

— Минутку, Тоби, я хочу поговорить с тобой.

Тоби остановился и повернулся лицом к Нику, испуганный настойчивостью его тона. Он увидел, что компанию Ника составляет традиционная бутылка с виски. Запах спиртного, пропитавший комнату, смешивался с промозглой сыростью, которой тянуло снаружи. Плитка была выключена.

— Я хочу долго и серьезно говорить с тобой, Тоби, — сказал Ник. Прозвучало это пьяно, но решительно.

— У меня сейчас нет времени, — сказал Тоби.

— Можешь потратить на меня полчасика, милый мальчик. И ты это сделаешь, хочется тебе этого или нет. — Ник встал из-за стола.

— Извините, Ник, — сказал Тоби. — Я должен повидать кое-кого.

Он понял, что на пререкания с Ником может уйти много времени, и начал заблаговременно отступать к входной двери. Переодеться можно и потом.

Со скоростью, захватившей Тоби врасплох, Ник пересек комнату и загородил собой дверь. В тот же миг он включил свет. И со своей широкой застывшей улыбочкой начал рассматривать Тоби. Они стояли друг против друга.

Тоби щурился, ослепленный лампочкой без абажура.

— Послушайте, Ник, не глупите. Я должен сейчас уйти в дом. Поговорим позже.

— Позже будет слишком поздно, мое бедное обманутое дитя. Помнишь, я говорил тебе, что прочту тебе проповедь, ту самую, которую остальные слушать не желают? Так вот, час настал — я полон воодушевленья! Займи свою скамью!

— Прочь с дороги!

— Ну-ну, давай без глупостей и без обмена любезностями. Ищите Господа, когда можно найти Его. [55] Только по этой причине время и дорого. Сядь.

Ник неожиданно толкнул Тоби, отчего тот качнулся назад и плюхнулся в кресло у плиты. Затем, приподняв бутылку виски, Ник потянул одной рукой стол на себя и с шумом придвинул его к двери. Уселся на него, поставил на него ноги и перекрестился.

— Ник, это не смешно. Не хочу с вами бороться, но я собираюсь выйти.

55

Книга Пророка Исайи, 55:6.

— Лучше тебе со мной не бороться, если не хочешь, чтобы тебе было больно. Раз уж ты спешишь, опустим псалмы и молитвы и приступим прямо к проповеди. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Возлюбленные! Мы с вами происходим из падшего рода, мы грешники — все до единого. Минули дни в Раю, дни невинности, когда мы любили друг друга и были счастливы. Ныне же всякий человек идет против собрата своего, и каинова печать лежит на каждом, и с грехом нашим приходят печаль, ненависть, стыд. Есть ли хоть что-нибудь, что осветит нам тьму? Есть ли хоть что-нибудь, что облегчит нам боль? Жди — есть утешение, есть лекарство. Это Само Слово Господне, озарение свыше. Ждут нас удел и радости более высокие, нежели те, что ведомы были первозданному папеньке нашему, лежавшему себе без греха под яблоней. Грядут, грядут они и превратят нас всех в богов. Я говорю, возлюбленные, о радостях покаяния, о восторгах исповеди, об изысканном удовольствии корчиться и ползать в пыли. О Felix culpa. [56] Ибо будь мы без греха, мы были бы лишены этого величайшего из наслаждений. И смотрите, чудодействуя, как могут измениться и наша боль, и наш стыд! Как сладостна тогда наша вина, как желанен наш грех — коли могут они вызывать муки радости столь жгучей. Так отдадимся же греху, возлюбленные, падем с ним в соитии наземь. Превозможем же стыд и печаль обратим в радость, объявив во всеуслышанье о своих дурных поступках, пав на колени и простершись в пыли, взывая к каре Божьей, — обесчещенные, кающиеся и вновь возрожденные.

56

Счастливая вина! (лат.)

— Ник, вы бредите! — закричал Тоби, повышая голос, чтобы остановить все более громкую и возбужденную речь Ника. — Дайте мне выйти!

— Ты останешься до конца. Самое интересное только начинается. Ты что, воображаешь, что я тут попусту разоряюсь? Отнюдь. То, что я должен сказать, самым непосредственным образом касается каждого собрата моей паствы, а поскольку ты тут один-единственный, не считая Мерфи, а он безгрешен, то касается это самым непосредственным образом тебя.

Ник быстро отхлебнул из бутылки. Тоби поднялся с кресла.