Колокола Истории
Шрифт:
Капитализм демонстрирует диаметрально противоположное. Во-первых, — и это составляет одну из трудностей его изучения и понимания как особой системы — то, что называют «элементами капитализма», существовало практически во всех докапиталистических системах. Нет ничего такого в капитализме, чего бы экономически до него не существовало, — рынок, товарные отношения, свободный найм. Во-вторых, что еще более важно, капитализм в собственных системных рамках воспроизводил те формы, которые предшествовали ему как логически, так и исторически, — рабство, крепостничество, докапиталистические формы мелкой собственности на землю. Капитализм либо сам от себя создает эти некапиталистические (докапиталистические по своей сути) формы как собственные функциональные органы, либо превращается в них там, где не находит себе в качестве контрагента наемный труд. Это — поразительная черта капитализма, резко отличающая его от всех других социальных систем: оставаясь
Что конкретно означает несовпадение субстанции и функции капитала? В каких формах и почему именно в них оно реализуется? Что вообще и откуда мы знаем об этом? Ответ на эти вопросы предполагает в качестве своего условия хотя бы краткий экскурс в то, что раньше называлось «политэкономией капитализма». Мне больше по душе термин «философия капитализма», тем более что она по сути до сих пор не создана. Или даже «метафизика капитализма». Не в названии дело. Экскурс этот должен быть и историко-проблемным, и проблемно-теоретическим. Кому-то он может показаться сложным. Кому-то — скучным и ненужным. А кому-то — неуместным в силу обращения к гегелевско-марксистской традиции (сейчас больше в чести критик этой традиции К.Поппер).
По поводу сложности. Собственно, почему серьезные вещи должны быть легким? Кто сказал, что понимание серьезных проблем не требует медленного чтения и труда ума и души? Не случайно Гегель в ответ на просьбу Конта изложить суть своих сочинений популярно, в одном томе и по-французски, ответил: «Моя система не излагается ни популярно, ни кратко, ни по-французски». Иными словами, есть вещи, о которых можно сказать только на определенном языке («субстанция», «функция» и т. д.).
Если говорить об увлекательности, о том, что особенно введение и работу, «затравка» не должны быть скучными, а должны завлекать и «вести, но не уводить», то на это я отвечу словами писателя и ученого Умберто Эко из его маргиналий к «Имени Розы»: «Тот, кому предстоит читать книгу, должен сначала войти в ее ритм. Если ему это не под силу — значит, ему не под силу и прочесть книгу. Такова очистительно-испытательная функция первых ста страниц. А кому не нравится — тем хуже для него, значит, ему на гору не влезть. Входить в книгу — это вырабатывать дыхание, наладить шаг, настроиться на заданный ритм. Первые сто страниц играют решающую роль в сотворении читателя» (16).
Я согласен с У. Эко. Правда, в отличие от его книги здесь «чистилище» занимает меньше места. Это — не самая высокая гора. Так, холмик.
Наконец, об уместности обращения к Марксу. Так что же поделаешь, если больше всех о противоречиях капитализма писал этот человек, и написанное им уже давно стало западной или даже буржуазной интеллектуальной традицией? И если именно эта традиция дала сильные антикапиталистические результаты не только на практике, но и в теории? Мне вспоминается выступление Теодора Шанина на международной конференции по аграрно-крестьянским проблемам в июне 1990 г. Он сказал (цитирую по памяти) следующее: «10 лет назад вы, советские ученые, говорили: «Маркс — гений, а Чаянов — дурак». Тогда западные ученые не отдали вам Чаянова. Теперь советские ученые говорят: «Чаянов — гений, Маркс — дурак». И теперь мы, западные ученые, не отдадим вам Маркса».
Шанин, защищая Маркса, совершенно прав: он защищает свою, кровную, западную интеллектуальную традицию от варваров, которым все равно, кто — враг, кого приносить в ритуальную жертву, главное — приносить; главное — образ врага, ритуал. Суть — дело десятое. Смена вех.
Марксизм — составная часть идейной и интеллектуальной традиции Запада, капиталистического общества. Он — элемент треугольника «консерватизм — либерализм — социализм (марксизм)». До тех пор пока будут существовать западная цивилизация и капитализм, будет существовать и марксизм, если не как идеология, то как интеллектуальная традиция. Большинство интеллектуальных прорывов в социальной мысли XX в. так или иначе связано с марксизмом. От этого никуда не уйти, даже если очень хочется. Дав в свое время неплохие (для того времени) результаты в анализе капитализма, марксизм как антикапиталистическая теория, методологически — по части анализа некапиталистических форм — не только не уступает иным интеллектуальным традициям, но и превосходит их. Более того, анализ с помощью марксистской интеллектуальной традиции антикапиталистических и вообще некапиталистических форм, включая сам марксизм как идеологию и практику, позволяет понять в этих формах то, что либеральные схемы неспособны объяснить в силу своей капиталоцентричности. Помимо прочего, эти процедуры способствуют вытеснению идеологического содержания из марксистской традиции. Я думаю, это вообще единственно возможный путь борьбы с марксизмом в частности и с идеологией вообще. Только либеральная интеллектуальная традиция способна окончательно подорвать либерализм как идеологию; только консервативная — консерватизм. Таким образом, окончательная, положительная деидеологизация современного знания и мира требует, во-первых, обособления интеллектуальных традиций от идеологии; во-вторых, объединения этих традиций на единой основе, которая будет лежать вне каждой из указанных идеологий и в то же время не будет чуждой их традициям мысли, напротив, будет общей и объединит их. Создание такой идеологии, которое и есть задача «номер один» Севера в противостоянии Югу, биосфере и самому себе, становится необходимым условием побед в XXI в. Для Севера я называю такую «идеологию» (или «комплекс практических идей», хорош и термин А.Зиновьева «практическая идеология» — см. 4) оксидентализмом. Структура ее мне в целом ясна, но это не тема данной работы.
Пожалуй, первым, кто обратил внимание на несовпадение субстанции и функции капитала, был Гегель. Как заметил В.Крылов, Гегель исследовал эту проблему социальной ткани капитализма как сугубо логическую. Маркс перевел анализ на уровень социально-экономических процессов. Однако, поскольку его самого интересовал прежде всего капитал-субстанция, почти все, связанное с функцией и ее несовпадением с субстанцией, стало либо побочным в основных текстах, либо осталось в черновиках, в получерновиках, в подготовительных работах. Хотя все это опубликовано и логика Маркса совершенно ясна.
Макс Вебер, в противоположность Марксу, интересовался прежде всего функцией капитала (государство, бюрократия), а не ее соотношением с субстанцией (производство, собственность). Значительно ближе к сути подошел его брат — Альфред Вебер, но его интересовал только философский аспект проблемы. В самой марксистской традиции рубежа XIX–XX вв. анализ несовпадения субстанции и функции капитала пресекся. Сциентист и по сути позитивист Энгельс, похоже, эту проблематику вообще не улавливал. Плеханов и Каутский — мыслители жестко заданных одноплоскостных координат — тем более.
Отчасти к проблеме несовпадения субстанции и функции капитала вышла Роза Люксембург. Отчасти — Ленин. Но Ленин к этой проблеме обратился интуитивно, как практик, как политик: сначала порвав с меньшевиками (и в их лице — с социал-демократической традицией), а затем создав «партию нового типа» и заложив после большевистского переворота фундамент властной организации коммунизма (практическое руководство по овладению функциями и формами капитала, оторванными от субстанции и содержания, — «Государство и революция»). И у Сталина можно найти мысли по сути об интересующем нас несовпадении, но на уровне фрейдовских приговорок о практике «строительства коммунизма». Однако в целом и Сталин, и коммунисты, и социал-демократы, и либералы не желали видеть несовпадение субстанции и функции в качестве системообразующего противоречия капитализма. Они чувствовали (и правильно), что признание этого ставит под сомнение линейно-универсалистские выводы относительно будущего и вытекающие из них политические рекомендации относительно настоящего. Ведь несовпадение субстанции и функции придавало самой универсальности истории и мира имманентно неоднородный, как минимум «двухсоставный», характер. Ну а с линейным прогрессом признание несовпадения делало то же, что с традиционной геометрией геометрия Лобачевского.
Аналогичное положение складывалось и в либеральной традиции. Неудивительно поэтому, что если проблема соотношения субстанции и функции капитала и появлялась, то происходило это случайно, по ходу решения других проблем (как у Й.Шумпетера, К.Поланьи, Х.Зедльмайера) или чисто эмпирически (И.Валлерстайн).
Косвенным путем и не осознавая этого, к проблеме несовпадения функции и субстанции капитала на своем материале и под углом своих интересов вышли некоторые представители, условно говоря, либерально-консервативной и консервативной традиций; А.Хомяков, А.Герцен, К.Леонтьев, Н.Данилевский, О.Шпенглер, в меньшей степени А.Тойнби. Но у них не было языка, адекватного современному им капитализму, на котором можно было бы сформулировать эту проблему и даже узнать о ее существовании.
В советской науке проблема несовпадения субстанции и функции капитала мелькнула в методологических спорах в ходе дискуссий об «азиатском» способе производства. В период позднего коммунизма, точнее в 70–80-е годы, над несовпадением субстанции и функции капитала как теоретической проблемой много и плодотворно работал В.Крылов. Однако его верная теоретическая позиция находила выражение в таких формах, которые иногда внешне совпадали с официальной пропагандой. А потому казались малопривлекательными, особенно для вульгарно-либерального сегмента советской науки, смыкавшегося в своем восприятии проблемы с вульгарными марксистами. Неудивительно: abyssus abyssum invocat («бездна бездну призывает»). Конкретным проявлением несовпадения субстанции и функции на периферии капиталистического мира — многоукладностью — много и плодотворно занимался В.Растянников.