Колумбия – любовь моя
Шрифт:
Он продолжал и продолжал что-то путано бормотать о своей любви, о том, что его никто не понимает, что, по существу, он очень одинок и несчастен, и если бы не она, то… Говорил, всхлипывал и опять принимался говорить все так же сбивчиво и невнятно, стоя на коленях и все крепче прижимаясь к ее ногам, будто опасался, что она сейчас вырвется из его рук, вспорхнет и улетит от него навсегда.
Кармен стояла и не пыталась его оттолкнуть. Пусть выговорится этот безвольный слабый человек. Она слышала егое горячечные признания, но они не трогали ее. Ни сейчас, никогда. Но он ей нужен, еще нужен. Ей ли судить его, коль у самой душа неспокойна. Как бы она была счастлива, если бы на безымянном пальце засверкало обручальное кольцо, как она ждала, что его наконец наденет ее Тони. Ведь только с ним она почувствовала себя
В конце концов, Кармен не была жестокосердной женщиной и потому просто положила ладонь на склоненную голову Хосе Эстебана, как это делает любая всепрощающая мать, стараясь успокоить свое расстроенное потерей любимой игрушки дитя.
Глава шестая
Колумбия – южноамериканская красавица. Ласкает ее яркое солнце, заглядывает на рассвете в чудные кофейные глаза с поволокой, смотрящие поверх снежных шапок Кордильер в далекую синюю даль двух океанов, и любуется венком из красных и фиолетовых орхидей, вплетенных в ее каштановые волосы. Веет над ее головой вольный ветер, играет и не наиграется складками вечнозеленого платья, сшитого лучшим в мире кутюрье с таким благозвучным и неповторимым именем – Амазония. Висят на шее золотые мониста, а на запястьях переливаются изумрудные браслеты. Текут по ее долинам бурные реки, гремят на склонах хрустальные водопады, а недра вспучиваются от избытка первоклассной нефти. Краснеет ягодами в обрамлении затейливых овальных листочков королева джунглей – кока, превращенная находчивыми белыми проходимцами из священного символа врачевания гордых индейцев в их проклятие и наказание.
Живет на просторах удивительной страны необыкновенный народ – гремучая смесь из отчаянных людей, доплывших когда-то в заповедные времена до ее желтых берегов со всех краев и земель, таких же непознанных и загадочных, как и их пламенная кровь, вскипающая при словах «риск» и «свобода». Всем раскрыла она свои гостеприимные объятия: и горделивым, вечно жадным испанским конкистадорам, и хладнокровным и расчетливым немцам, и задумчивым оливковым арабам, и веселым неугомонным африканцам, и, конечно, предприимчивым и циничным англосаксам, превративших эту страну в зону политических экспериментов и гражданских конфликтов.
Трудяга «Форд Бронко» добросовестно накручивал на свои резиновые скаты километры пятьдесят шестого шоссе, ведущего из Боготы в сторону долины реки Чипор, может быть, самой удивительной и притягательной в мире водной артерии, потому что по ее берегам громоздятся небольшие, не более километра в высоту, горы Мусо, в недрах которых на протяжении миллионов лет в тиши и глубокой тайне вызревают лучшие в мире изумруды.
Правая рука Антона Бекетова безо всякого напряжения придерживала тонкий обод большого рулевого колеса, а левая свободно свисала из открытого створа окна и лишь слегка подрагивала в такт движению автомобиля. Впереди было еще без малого три часа пути. Можно рассеяно следить за дорогой или всматриваться в холмистое взгорье, сплошь покрытое зелеными шапками из крон тропического ореха, магнолии и широколиственного дуба. А можно периодически раскрывать ладонь и подставлять ее под теплое сопротивление встречного ветра. Тихо мурлыкал о чей-то несчастной любви радиоприемник, а под зеркалом заднего обзора болталась пластмассовая фигурка мексиканского марьячи, в черном шнурованном костюме, огромном сомбреро и с маленькой гитарой.
– Ну что, брат, не скучно тебе вот так без дела качаться на нитке? – Антон осторожно щелкнул пальцем по забавному человечку, который, откликаясь на призыв, часто-часто закивал головой. Хотелось как-то разнообразить свой путь и отвлечься от монотонного созерцания асфальтовой полосы.
– Тогда скажи мне, Мигель… – Это имя Антон выбрал для своего дорожного талисмана в тот день, когда приобрел его в одной из многочисленных лавок-артесаний, прогуливаясь по гудящему, как улей, рынку в столице ацтеков, Мехико-сити. – Нравится ли тебе она? Кто, кто? Она. Будто сам не знаешь? Ну, что молчишь? Или ты хочешь сказать, что устал подсчитывать моих любимых женщин? Ладно, пусть так, признаю, но
Пластиковый мексиканец вздрогнул, поднял и опустил свою гитару, то ли в знак согласия, то ли потому, что колесо заехало в небольшую выбоину.
– Как ты думаешь, Кармен любит меня? Да или нет, то есть скорее да, чем нет. Хорошо. А почему? Я ведь еще тот экземпляр, сам догадываешься. Да, верно, подарки люблю ей дарить, деньги даю. Так это дело обычное. Все женщины любят преподношения. И секс, конечно. Куда же без него? Ладно, ладно, не смотри на меня так. Ты хочешь заметить, что я в постели бываю несдержанным, порой даже грубым. Ну что ты кривишься? Сам знаю. Так и ей тоже нравятся различные позы. Ведь не старики же мы. Пошалить надо, пофантазировать. Глядишь, потом будет о чем вспомнить. Вижу, что согласен. То-то. Хоть на этом сошлись.
Антон прервал молчаливый разговор и сосредоточился на обгоне тяжелого лесовоза, тащившего на себе сразу несколько неохватных стволов тропического великана-кедра. Шоссе забирало вверх, подъем становился круче, и поэтому вытянувшийся на сорок метров грузовик натужно пыхтел всеми своими двенадцатью цилиндрами, разлапившись на три четверти неширокой двухполосной дороги. Завершив обгон, Антон прибавил газу, чтобы оторваться от неуклюжего попутчика. Отъехав с полкилометра, сбросил скорость и вновь обратился к своему молчаливому собеседнику.
– О чем ты загрустил, Мигель? Может, о том, что у тебя такой красотки нет? Если так, то я согласен. Редкая женщина, точно дорогой изумруд, требующий достойной оправы. Не правда ли? Ага, ты, я вижу, хочешь спросить меня, люблю ли я ее или нет? Ну что ж, отвечу. Скрывать не буду. Нравится она мне, как никакая другая. И ее грудь, и ее ноги, и чувственные губы, и то, что не донимает меня вопросами, а главное, не пересказывает мне, с каким настроением она с утра встала или как у нее в самый неподходящий момент раскрутились бигуди. Ну и я, соответственно, ничем не ограничиваю ее свободы.
Мигель, как волчок, закрутился вокруг своей оси:
– Вот-вот, Антонио. В этом весь ты. Бездушный, черствый человек. «Даю свободу женщине». Благодетель? Выдумал чем гордиться. Разве тебе невдомек, что любая женщина всегда, даже когда не признается себе в этом, тяготится своей свободой и мечтает разменять ее на мужское покровительство? Она всегда занята поисками сильного и надежного человека. А ты все талдычишь – свобода, независимость. Откровенно сказать, ты ведешь себя как перелетная птица: порхаешь, а гнездовья не вьешь. Перекати-поле, одним словом.
– Мы дружны, у нас полное взаимопонимание. – Антон как бы нахмурился про себя. – Тоже немало.
– Немало? Все расчетами меряешь, – не унимался разошедшийся марьячи. – О дружбе запел. Да у тебя вся дружба с выгодой для себя. Днем бизнес, вечером бар или спортклуб. Явишься как снег на голову и исчезнешь на две недели. Какой женщине это понравится. Одна кутерьма, и только.
– Однако ты что-то слишком разошелся, Мигелито. Любишь совать нос не в свои дела. – Антон с ожесточением вдавил в пол педаль газа и погнал джип вперед. – Право, что за сумбурные мысли донимают меня? Разговорился сам с собой, будто устроил для себя суд совести, а может быть, что-то подсказывает мне, что холостяцкая жизнь исчерпала себя и с ней надо завязывать? Может быть, пришло время закинуть якорь в чей-то уютный дом и пришвартоваться лет на десять-пятнадцать? А там видно будет. Может, Кармен и есть та самая нужная для меня женщина? Да как скажешь об этом с уверенностью? Вот и об Ольге думал как о невесте. И на войну меня провожала, и ждать обещала. Ан нет, не сдержала слово. Перебежала, да к кому? К моему деловому партнеру, к другу, можно сказать. Женщины – это, брат, загадка. Сами не знают, что им надо. Ну, что замолк, Мигелито? О том же думаешь, что и я? Видать, и у тебя была размалеванная «Барби», которая тоже оставила тебя с носом. – Антон подтолкнул загрустившую было игрушку. – Я что, чем-то обидел тебя? Нет? Тогда правду тебе скажу, не взыщи. Вот висишь здесь передо мной и без умолку болтаешь, сам чего не знаешь. Какой знаток женщин выискался.