Колыбельная для жандарма
Шрифт:
– Да они почти все пустые. – Девушка не знала, как уговорить профессоршу. – Ведь вы о чем-то догадываетесь, что-то помните. Программа была вшита в файл с вашими фотографиями из Лондона.
– Даже если я скажу правду, – Елена помедлила, – кто поверит, что я не знала, какого монстра везу?
– А вы знали?
Коренева закусила губу.
– Мне показалось, что файл утяжелен дополнительной информацией. Но я не придала этому значения. Подумала, картинки «тяжелые», слишком качественные. – Она отвела глаза. – Я же рассеянная, все время думаю о другом.
– Скажите ему, – повторила
Проводив гостью до двери, Елена вернулась к окну. Хорошо быть 18-летней дурочкой и верить, что за тебя отвечает кто-то добрый и сильный. Кто-то, кто всегда на твоей стороне и в нужный момент спасет. Но когда тебе 34, ты уже знаешь, что должность поглощает лучшие намерения. А сейчас должность отца мадемуазель Волковой требует найти виноватого. И предъявить его общественности. Показать скальп. Иначе очень многие будут недовольны. Превратят желание разобраться, не рубить сплеча, в слабость. (Если такое желание вообще есть.) Бросятся и порвут.
Из чувства самосохранения Кройстдорф будет ее топить и подставлять. А потом объяснит дочери, что так надо для их общего выживания.
Если бы это было единственной причиной для грусти! Что ей до чужих людей? Из-за Кройстдорфов Елена, пожалуй, и не стала бы плакать. Но слова Варвары о том, к чему именно была подшита злополучная программа, всколыхнули в ее душе такую волну боли, что Коренева едва могла устоять на ногах.
Понимание медленно вкручивалось в ее голову. Казалось, она даже могла расслышать, как скрипит кость. А когда наконец вкрутилось… о! каким тяжелым вдруг стал череп. Лучше и не носить! Елена повалилась на кровать, прижалась виском к подушке и тихо разрыдалась.
Карл Вильгельмович пришел на следующий день. И только потому, что дал слово дочери. Визит вежливости. Не более. Все и так яснее некуда. Его слегка удивили слова надзирателя: де первые дни заключенная вела себя спокойно…
– Добрая такая бабенка, – ворчал солдат, – качнула себе книги из библиотеки, досадовала только, что нельзя гулять на поверхности, в дворцовом парке. Но не роптала, ни-ни. А тут вчера повалилась, как сноп, на кровать и больше не шелохнется. Только плачет. Тихо-тихо. Еды не берет. И не отзывается.
Карл Вильгельмович уточнил время метаморфозы. Точно: после Варькиного посещения. Вот ведь ушлая девица! «Наверное, под тяжестью осознания вины», – решил он и, постучавшись (он даже в камеры стучался, дама все-таки), вошел за дверь.
Картина если не маслом, то соплями. Елена Николаевна продолжала лежать. В одежде, спустив ноги с кровати. Вероятно, вчера, как сидела, так и опустилась на бок. По ее лицу продолжали течь слезы. Но комедий ломать Коренева не стала. При виде шефа безопасности села, потыкала рукой в несуществующий карман на кофточке, не нашла платка – наверное, в сумке – и растерла слезы по щекам ладонями. Попыталась сосредоточиться. Глянула на гостя исподлобья.
– Я готова подписать признание.
– Американских фильмов насмотрелись? – язвительно осведомился Карл Вильгельмович. – В нашем законодательстве признание обвиняемого не требуется. Даже не приветствуется.
Коренева кивнула. Груз XX века, тогда слишком многих сослали или хуже – расстреляли на основании самооговора под пыткой. «Царица доказательств» теперь в суде считалась даже лишней среди добротных улик. Елену, например, легко изобличить. Правде же никто не поверит. И те, кто так подло поступил с ней, знали, что подставляют под удар невиновного. Слезы вновь потекли у молодой женщины из глаз.
– Расскажите, как было. – Кройстдорф понимал, что теряет время. Перед ним совершенно раздавленный человек. Наверное, она даже раскаивается в содеянном. Но что проку? Одну программу выловили, кто помешает запустить в сеть другую, такую же? Стоит, конечно, расспросить о связях, о тех людях, которые преподнесли госпоже Кореневой «подарок» – в Россию с любовью. Но это может сделать и простой следователь. Лично он здесь не нужен, разве что Варьке обещал.
– Вы ведь не сами создали такую программу, – устало продолжал Карл Вильгельмович. – Ваших знаний на это не хватит. То есть я хочу сказать, что ваши знания – они совсем в другой области. Не подумайте, будто я недооцениваю ваши знания… – Зачем он извиняется? Голая воспитанность? Или его все-таки что-то не устраивает в ее лице. Слишком меланхоличное, вялое, покорное… Да тут и лица-то за слезами не видно! Нос распух, глаза красные.
– Конечно, не сама, – кивнула Елена. – Но вы ведь и так уже все выяснили. Даже усугубили мою теперешнюю вину побочными проступками.
Кройстдорф не считал нужным отрицать очевидное. Проще иметь дело с образованными людьми, им почти ничего не надо разжевывать.
– Прошлым летом вы были в Лондоне и встречались с братом, государственным преступником Павлом Кореневым, заочно приговоренным за четвертое покушение на императора.
Хуже не придумаешь.
Елена не стала оправдываться. Да, была, встречалась, нарушила… Но кто смеет запрещать человеку видеться с собственными родными, будь они хоть трижды осуждены?
– Я не разделяю взглядов Павла, – проговорила она вслух. – Даже более чем не разделяю. Но разве я могла бы не увидеться с ним? Он мой брат.
– И ваш брат вручил вам файл с семейными фотографиями? – методично уточнил шеф безопасности.
– Нет, не он. – Коренева покачала головой и снова замолчала.
– Значит, ваш жених, Иван Осендовский, осужденный вместе с Павлом Николаевичем и также бежавший в Англию. С ним вы тоже виделись?
Коренева сжала руки. Чего от нее хотят? Оговора близких? Можно ли совершить предательство по отношению к тому, кто сам тебя предал? Минутная слабость. Елена выпрямилась. Не важно, как поступили они. Важно, какую дорогу выбирает она сама.
– Вам кажется, что вы выбираете? – пожал плечами Кройстдорф. – А все за вас давно выбрано. Вами воспользовались и пожертвовали, как пешкой в игре. – Он помедлил, цепко наблюдая за выражением ее лица. – Впрочем, как угодно. Я не настаиваю на подробностях. Материала более чем достаточно. Нет, император вас, конечно, помилует: женщина, ученый и все прочее…
– Вы любили?
Глупый вопрос, если принять во внимание, что у него три дочери.
– Вас предавали?
Случалось. В молодости. Больно, но терпимо.