Кома

Кук Робин

– Похоже на травму... – Беллоуз протянул руку, чтобы рассмотреть губу Сьюзен повнимательней. Сьюзен отстранила его.

– Держи свои руки в брезентовых рукавицах подальше. И ты говоришь, что больше теряешь в этом деле? Хорошо, разреши мне сказать кое-что. На меня напал сегодня днем какой-то человек и угрожал мне. Этот человек все знал обо мне и знал, чем я занимаюсь несколько последних дней. Он даже знал про мою семью, угрожал моей семье. А ты говоришь, что теряешь больше!

– Ты говоришь, что кто-то избил тебя?! – Беллоуз не верил своим ушам.

– Ну-ну, Марк. Ты не можешь сказать чего-нибудь поумней? Ты думаешь, я сама избила себя, чтобы выглядеть пожалостней?

Я впуталась во что-то очень важное, вот все, что я могу сказать. И у меня есть жуткое чувство, что это огромная организация. Но я не знаю ни кто, ни как, ни почему.

Беллоуз неотрывно смотрел на Сьюзен несколько минут, переваривая ее невероятную историю и события, происшедшие с ним самим сегодня днем.

– Я не могу представить тебе таких же живописных ран, но сегодня днем со мной тоже случился кошмар. Помнишь, я говорил тебе про лекарства? Те, которые нашли в шкафчике в ординаторской в оперблоке? Они выяснили, что этот шкафчик когда-то принадлежал мне, как я тебе говорил, И меня немедленно начали трясти. Я подумал, что смогу разрешить это дело раз и навсегда, если заставлю Вальтерса объяснить, почему этот шкафчик до сих пор числится за мной, хотя он сам дал мне другой. Но Вальтерс сегодня не вышел на работу. Первый раз за не знаю сколько лет. И я решил ехать к нему, – Беллоуз передохнул и налил себе кофе, припоминая ужасные детали. – Бедный недоносок сегодня покончил жизнь самоубийством из-за этой истории, и я был тем счастливчиком, который его обнаружил.

– Самоубийством?

– Угу. По-видимому, он узнал, что лекарства нашли, и решил сбежать от ответственности таким образом.

– Ты уверен, что это было самоубийство?

– Я не уверен ни в чем. Я не видел предсмертной записки. Я вызвал полицию, а за подробностями они обратились к Старку. Но они не думают, что это не самоубийство. Боже мой, я не выдержу этого! Ведь меня можно рассматривать как подозреваемого. А что позволяет думать, что это не самоубийство? – Беллоуз весь напрягся.

– Ничего. Но это еще одно очень странное совпадение. Эти найденные лекарства могут иметь важное значение.

– Я боюсь, эта важность существует только в твоем воображении. Именно из-за твоего воображения я не знал, рассказывать ли тебе об этих лекарствах. Но смотри: все это имеет мало отношение к главному обсуждаемому вопросу, а именно, твоему присутствию в Мемориале в это позднее время. Я думаю, ты не должна быть здесь сейчас, – Беллоуз остановился и схватил одну из историй, из которых Сьюзен делала выписки. – Какого черта ты тут делаешь?

– Я все-таки достала некоторые истории болезни пациентов с комой. Не все, но некоторые.

– Боже ты меня поражаешь! После того как тебя вышибли из госпиталя, ты еще умудряешься ловить мячи, то есть возвращаться сюда и каким-то образом добывать эти истории. Я почему-то не представляю себе, что они оставили их на видном месте, чтобы мог полюбопытствовать кто угодно. Как ты достала их?

Беллоуз испытующе смотрел на Сьюзен, прихлебывая кофе и ожидая ответа. Сьюзен только улыбнулась.

– О нет! – воскликнул Беллоуз, хватаясь руками за голову. – Униформа медсестры!

– Ну да, ты просто волшебник Прекрасная идея, должна признать.

– Подожди минуту. Я не могу в это поверить. Что ты сделала? Заставила охрану открыть офис Мак-Лири или еще чей-нибудь?

– Ты умнеешь на глазах, Марк.

– Ты понимаешь, что это уже преступление?

Сьюзен кивнула, глядя вниз на стопы бумаги, заполненные ее мелким почерком.

Глаза Беллоуз следили за ней.

– Ну и как, они пролили свет на твой... крестовый поход?

– Не

слишком, я боюсь. По меньшей мере сейчас, или я не такая умная, чтобы вычислить это. Как я хотела бы иметь все истории. Что касается возрастов, то все пациенты были относительно молодые, от двадцати пяти до сорока двух. Пол не имел значения, раса ж социальное положение – тоже. Никаких совпадений в анамнезе жизни я не смогла найти. Все жизненные показатели и течение болезни до развития комы были без особенностей. Лечащие врачи у всех разные. Что касается операций – только в двух случаях был один и тот же анестезиолог. Наркотики применяли тоже разные. В некоторых случаях имела место передозировка наркоза. В части случаев применялись демерол и фенерган, а в остальных – совершенно другие наркотики. Инновар использовался в двух случаях. Но все это не удивительно. Но, насколько я могу судить, не поднимаясь в оперблок, большинство, если не все операции производились в операционной номер восемь. Это кажется немного странным, но, опять же, в этой операционной чаще всего делаются короткие операции. Так что этого тоже можно было ожидать. Все лабораторные показатели в норме. О, кстати! Во всех случаях производилось определение группы крови и тканевое типирование. Это как, обычная процедура?

– Группу крови определяют у большинства хирургических больных, особенно если, ожидается большая потеря крови во время операции. Тканевое типирование обычно не делается, хотя лаборатория может просто проверять новую панель типирующих сывороток. Посмотри, стоит ли номер на результатах типирования?

Сьюзен перелистала страницы истории, лежащей перед ней, и нашла листок с результатами типирования.

– Нет, никакого порядкового номера.

– Ну тогда это можно объяснить так: лаборатория делает типирование за свой счет. Это не так уж необычно.

– Все больные были с капельницами по различным причинам.

– Это можно сказать о девяноста процентах больных в госпитале.

– Я знаю.

– Звучит, как будто ты не обнаружила ничего.

– Я не согласна. – Сьюзен помолчала, посасывая свою нижнюю губу. – Марк, до того, как больного инкубируют, анестезиолог вводит ему миорелаксант. Правильно?

– Сукцинилхолин или кураре. Чаще сукцинил.

– А когда больному вводят терапевтическую дозу сукцинилхолина, он не может дышать.

– Это правда.

– А может быть так, что из-за передозировки сукцинилхолина у больного может развиться гипоксия? Раз они не могут дышать, то кислород не поступает в мозг.

– Сьюзен, анестезиолог вводит больному сукцинилхолин и потом смотрит за ним, как ястреб, он же и дышит за больного. Если сукцинилхолин передозировать, это означает всего лишь, что анестезиологу придется дышать за больного дольше, пока его ткани не смогут метаболизировать препарат. Паралич полностью обратим. Если подозревать здесь предумышленность, то в это должны быть вовлечены все анестезиологи в больнице до единого, а это не похоже на правду. А что еще важнее – и анестезиолог, и хирург в четыре глаза смотрят за больным и по цвету крови сразу определяют, насколько она оксигенирована. Абсолютно невозможно одному из них изменить физиологический статус больного, чтобы другой не заметил этого. Когда кровь оксигенирована, она ярко-красная. Если уровень кислорода падает, кровь становится коричнево-вишневой. Кроме того, анестезиолог все время дышит за больного, постоянно проверяя его пульс и артериальное давление и наблюдая за кардиомонитором. Сьюзен, если ты предполагаешь здесь какую-нибудь грязную игру, то у тебя нет ни почему, ни кто, ни как. У тебя нет даже жертвы.