Командиры седеют рано
Шрифт:
За это он тебя любит. И как только ты сядешь за баранку - он издаст радостный, словно живое существо, крик, и вы помчитесь с ним снова на юг - к пальмам, к морю, к кораблям! Красивые люди будут сидеть в удобных креслах и любоваться красивой работой своего шофера, они будут шепотом спрашивать красивую стюардессу: «Скажите, это не опасно - так быстро мчаться? Колеса чуть не отрываются от земли!»
А красавица стюардесса блеснет белыми, как сахар, зубками и ответит: «Что вы, граждане! Наш экспресс ведет шофер-миллионер, специалист первого класса - Георгий Паханов!»
Жорка повел головой, что означало: «Придумаете же вы, товарищ полковник!»
– Вот решай. Если тебе такая жизнь по душе - могу устроить. Будешь служить в автороте. Будешь учиться. Сдашь экзамены, получишь права водителя.
Если бы это могло произойти сразу - Жорка ни секунды не колебался бы. Он немедленно сел бы в красавец автобус. Но услышал: служить, учиться - и радость померкла. Это означало - ждать, оставаться в армии. Снова выполнять команды, распорядок дня. Хотя… перевод в автороту значил освобождение от лейтенанта Лободы. В автороте служба проще: сел в машину и поехал. Жорка слегка сощурил глаза, пристально посмотрел на Миронова.
– Вот и отлично. Если что не будет ладиться, заходи.
– Спасибо!
Командир и солдат понимающе переглянулись.
10
Полковник Миронов вызвал к себе командира автомобильной роты капитана Петухова. Миронов с досадой думал: в таком исключительном случае нужен рассудительный, спокойный офицер, который направлял бы влияние коллектива на солдата. Петухов меньше всего подходит для работы с Пахановым. Но ничего не поделаешь: авторота одна.
Капитан Петухов был человек своеобразный - горячий, опрометчивый. Он все выполнит правильно, как нужно. Но сначала наделает шуму. Не зря солдаты прозвали его «Петушком», и не столько из-за фамилии, сколько из-за внешнего сходства. Он действительно, как петух, налетит, кажется, крыльями захлопает, а потом отойдет - и ходит по парку бочком, сердито посматривает, выискивает беспорядки. Происходило это потому, что Петухов самозабвенно любил машины и в службе руководствовался теорией, которую высказывал так: «Автомобиль - существо неживое. Он тебе не может сказать - карбюратор болит или крепление где-нибудь расшаталось. Лошадь - и та копытом ударит, если что не так. А машина беззащитная. Что с ней ни случилось - виноват шофер».
Капитан мог промолчать или не заметить, когда солдат не особенно старательно отдал честь. Он мог не обратить внимания, если у подчиненного не туго затянут ремень. Но, обнаружив нерадивое отношение к технике, он выходил из себя, или, как шоферы говорили, заводился с пол-оборота. Виновник подвергался страшнейшему разносу. В эти минуты Петухов не скупился на выражения. Старшие начальники не раз одергивали и ругали капитана за невыдержанность, но он строптиво ни с кем не соглашался и заявлял только одно: «Я не за свои машины болею. За государственные. Пусть содержит технику как положено, так я его не только не стану ругать - целовать буду!»
Капитану все прощали - автомобили у него действительно содержались в образцовом порядке.
Зная характер Петухова, полковник готовился к неприятному разговору. Он, конечно, мог просто отдать приказ о переводе Паханова. Но это дела не решало. Миронову нужен был союзник. Петухов будет общаться с Пахановым постоянно - если его не направить должным образом, он может все испортить.
Чтобы легче было уломать Петухова, командир попросил зайти и подполковника Ветлугина. У Миронова с Ветлугиным
Капитан Петухов четко доложил о прибытии. Полковник пригласил его сесть. Петухов присел на край стула.
– Мы намереваемся поручить вам, товарищ капитан, одно очень важное, я бы даже сказал, государственное дело, - начал полковник.
Петухов насторожился - если так деликатно начинают, значит, собираются гонять машины или, что хуже, выселить роту из автопарка.
– Есть в полку один солдат, - продолжал Миронов.
– У него плохо сложилась жизнь. Искалечился духовно. Мы должны ему помочь - дать специальность, чтобы, возвратясь из армии, он мог честно трудиться. Перевоспитывать его будет нелегко. В нем двадцать лет откладывались убеждения преступного мира.
– Полковник решил сыграть на самолюбии капитана: - Мы посоветовались с замполитом и считаем, такая задача по плечу только вам, товарищ Петухов.
Однако Петухов пропустил мимо ушей лестные слова, напрямую спросил:
– Это вы про того, который у Лободы?
– Да, я говорю о рядовом Паханове. Лейтенант Лобода - офицер молодой, неопытный.
– И не думайте, товарищ полковник!
– вдруг заершился Петухов.
– Чтоб такого человека ко мне в роту? Да вы лучше меня с должности снимайте! Вы разве шоферов не знаете? Я с этими едва справляюсь - только уголовника мне еще не хватало.
– Напрасно вы так говорите, у вас хорошая рота, отличные, работящие солдаты.
Ветлугин сказал:
– Командир вам говорил о государственном подходе к делу, а вы с ротных позиций…
– Я все понимаю, товарищ подполковник, - ершился Петухов.
– Но когда этот жулик натворит чего-нибудь, по шее мне надают, и государство будет ни при чем.
– Правильно!
– согласился замполит.
– Накажут вас, потому что это дело поручается вам персонально.
– Мне кажется, такие дела нужно прокурору поручать.
– Ну, хорошо, давайте рассуждать по-вашему, - невозмутимо согласился замполит.
– Отдаем Паханова под суд. Сидит он. Выходит на волю, и в стране становится одним преступником больше. Озлобленный и выброшенный из общества, он всю жизнь будет ходить по задворкам и приносить вред честным людям. А если мы его перевоспитаем, то на одного строителя коммунизма станет больше. Что же, по-вашему, лучше, товарищ капитан: дать стране преступника или хорошего человека?
– Конечно, лучше хорошего человека, - согласился Петухов.
– Только в мою роту его не надо. Я тоже за государственное дело болею.
– Неужели у вас такая слабая рота, что один человек может свести на нет ее боеспособность?
– спросил Ветлугин.
Капитан молчал.
– В общем, я понял так, - вмешался полковник, - вы просто не хотите повозиться с человеком. Избегаете лишних хлопот.
– Что я должен сделать?
– помолчав, спросил Петухов с видом человека, оставшегося при своем мнении, но вынужденного согласиться.