Комары
Шрифт:
Он поцеловал ее руку.
— Вот и вы меня тоже мало любите, — заметила Таня.
— Я-с?
— Да, вы. Вы меня очень мало любите.
— Я-с?!
Он встал перед ней на колени и затем начал выкладывать на пальцах следующее:
— Во-первых, угодно вам, я умерщвлюсь?..
— Нет, я этого не хочу, — с испугом проговорила героиня.
— Во-вторых, угодно, я сейчас утоплюсь? — прибавил Алеша, загибая другой палец.
— Ах, нет, нет, нет!
— В третьих, угодно ли, я вот на этом дереве удавлюсь? — сказал Перепелкин, пригибая к ладони безымянный палец.
— Ни за что! ни за что!
И прежде чем герой наш успел подумать, какое бы самоубийство придумать ему для четвертого пальца, сиречь мизинца, растроганная Таня уже обхватила руками его шею, и слезы каскадом брызнули
Так совершилось это замечательное первое признание.
— Ах, если бы на земле был постоянный мороз! — возопила Таня. — Как бы ты любил меня, мой ненаглядный! — прибавила она.
— Ничего-с, мы и в теплую погоду не изменим, — проговорил счастливый Алеша.
Подобные отношения не ушли, однако, от зоркого взгляда отца Тани, что могло явствовать из следующего разговора, происшедшего между стариком и его дочерью дня через два после описанной нами сцены признаний в любви.
— Ты, Татьяна, кажется, амурничаешь с этим голодрыгой? — спросил не без суровости отец.
— Нет, папенька; я ничего-с.
— То-то, ничего; смотри, чтоб у меня этого не было.
— Слушаю-с.
В тот же вечер строгий Степан Филимонович отказал несчастному Алеше от дома, пригрозив перешибить ноги поленом, если сказанный амурник явится к нему на дачу.
Однако прошли и холода. Показалось солнце, повсюду полезла зелененькая травка, защебетали птички. Дачная жизнь уже готовилась развернуться как следует, как вдруг неизвестно откуда появились мириады комаров — ужасных комаров, каких когда-нибудь видел Петербург. Словно пораженные проказой, слонялись искусанные дачники с места на место, не находя себе покоя. И потянулись унылые, несносные дни. Вместе с другими страдала и Таня, уязвляемая, с одной стороны, противными комарами, а с другой — тяжелой разлукой с милым ее сердцу Перепелкиным. Но вот однажды, когда, искусанная и грустная, она сидела в своем садике, к ногам ее неизвестно откуда упал небольшой конверт. В одну минуту несчастная девушка вскрыла его и — о восторг! — нашла там письмо от драгоценного Алеши. С замиранием сердца и слезами на глазах Таня прочла следующее:
«Бесценный мой ангел! — писал Алеша, — нет сил переносить то ужасное состояние, в котором я нахожусь, сгорая от любви, а также по случаю выгона из вашего дома. Папенька ваш поступили со мной выше всякой меры, однако я вас люблю по-прежнему, несмотря на наступившие жары. Вчера ходил в лес, думая, что комары заедят там меня до смерти и чрез то прикончат мою печаль, но по случаю жестоких упущений не мог пробыть и пяти минут, для чего и вернулся домой… Нам надо бежать. Соберитесь с мужеством, и побежим куда глаза глядят от сего мира, отравившего наши радости. Вчера ходил по озеру и увидел, как в одну купальню вошли какие-то женщины; я подумал было, что это вы, мой ангел, но когда начал подсматривать в шелку, то разобрал, что это совсем посторонние, отчего долго и много плакал. Ах, мой ангел! если бы вы знали, каким ключом кипит кровь в моих жилах, вы тотчас изыскали бы средства к побегу и протянули бы мне руку помощи, как любимому человеку. Нет сил, моя радость, переносить то тревожное состояние, в котором я нахожусь, не видя вас, мой дорогой друг!.. Боюсь ходить около вашей дачи, так как папенька ваш обещались перебить мне ноги поленом, что, как известно, при моей службе неудобно и начальство сейчас же заметит. Еще раз умоляю тебя, прекрасный мой друг Таня, похлопочи о побеге и о последующем немедленно меня уведомь. Прощай, прощай! У ног твоих в слезах».
Сдержанные рыдания разнеслись по садику, когда Таня прочла эти немногие, но горячие строки. Долго сидела она, поникнув головою, и затем начала думать о побеге.
IV
В то время как любовь Тани к Перепелкину крепчала, крепчали и комары: легионом набрасывались они на несчастных дачников; ели мужей, жен и детей; ели одинаково русских и иностранцев; равно запускали свое жало в благородных и простолюдинов, несмотря на вопли газеты «Весть», уверяющей, что мужика сосет мужичий комар, а барина барский. И грустно и смешно было видеть, как почтенные отцы семейств ходили с шишками на лбу и желваками под глазами, точно после солидной потасовки. Многие дамы по этому случаю повели чисто затворническую жизнь, а одна девица хотела даже замуровать себя, что непременно и выполнила бы, если бы только тому не помешал необыкновенной величины шиньон. Словом, пришло для всех такое горе, о котором нам даже и рассказывать не хочется.
Между тем Таня все думала о побеге. Мечты, одна другой несбыточнее, одна другой чудовищнее, лезли в ее горячую головку.
«Вот слышала я, когда училась в пансионе Заплевкиной, что есть такая страна, Испания, — думает наша героиня, — разве туда сбежать? А что же? и отлично. Он там поступит в земский или в уездный суд, служить будет, а я буду кринолин носить да в тамошний молодцовский клуб ездить или на коньках по тамошней Мойке кататься. Да право. Все же лучше, чэм жить с таким извергом отцом».
И слезы лились из глаз девушки обильным потоком.
«А не то, — поплакав вдоволь, опять думает Таня, — убежим мы с ним к самоедам, в Самоедию; в Париж французский тоже можно махнуть: он там в квартальные надзиратели поступит, а я буду детей французскому языку обучать, — ведь я понимаю же его немного».
И опять слезы, опять слезы.
Среди таких-то, несколько юношеских, но тем не менее прекрасных мечтаний текли нерадостные дни несчастной девушки, нарушаемые лишь короткими шлепками себя по лбу и по щекам, чем, как известно, сопровождается борьба с комарами. Вдруг в один прекрасный вечер по саду разнесся металлический голос (у г. Хана, редактора «Всемирного труда» [5] , тоже металлический голос, о чем и было заявлено в газетах в свое время), — так раздался металлический голос отца Тани.
5
…у г. Хана, редактора «Всемирного труда» — журнала, открыто враждебного прогрессивным идеям 60-х годов, издававшегося с 1867 года М. А. Ханом.
— Дочь моя, поди сюда! — вопиял Степан Филимоныч.
Таня повиновалась, вошла в комнату и увидела неизвестного старика, по всем признакам отставного солдата, но до того ветхого, что члены его от старости тряслись, как в лихорадке, а во рту не было ни единого зуба и на голове ни единого волоса, как на ладони.
— Вот он интересную историю о комарах нам хочет рассказать, — сурово вымолвил отец, — садись и прислушай.
Таня опять повиновалась.
— Так как, дедушка, дело-то было? — спросил Степан Филимоныч солдата.
— Да вот как, батюшка…
Старец откашлялся и потом начал так:
— Мне, батюшка, нонича сто третий год пошел, из ума я от времени-то выживать стал; но только это дело верное… Воевали мы с блаженной памяти графом Румянцевым-Задунайским турку [6] , и сколько мы там его ни воевали, пришли мы в город Бухарешт. Вот пришли и стоим. Только и отрядили меня раз эдак-то за фуражом. Ну, разумеется, отрядили меня не одного, а вместе с другими-прочими. А лето, надо сказать, было жаркое, комариное такое: ровно псы, прости господи, жиляют тебя эти твари. Тут мы отмахивались, отмахивались от них, да с горя и перепились, что твои сапожники. И вот хмельной-от я и видел, как эти черти, комары, дотла съели лошадь, так что и костей даже не осталось, а остались одни только копыта, потому как копыта эти самые были дегтем смазаны, — а комар от дегтя, знамое дело, что твой черт от ладана…
6
Воевали мы с блаженной памяти графом Румянцевым-Задунайским турку.- Имеется в виду русско-турецкая кампания 1768–1774 годов, командующим русскими войсками во время которой был выдающийся полководец П. А. Румянцев, награжденный за одержанную им победу титулом графа с почетным наименованием «Задунайский».