Шрифт:
Глава 1
Осень в Москве выдалась настолько теплой, что казалось, будто вместо долгожданного, окутанного холодными предрассветными туманами бабьего лета пришла весна, — в скверах вновь зацвели каштаны. Одни москвичи восприняли это как предзнаменование грядущего апокалипсиса, другие — как добрый знак. Так или иначе, но это была аномалия. Когда под ноги то и дело падали колючие каштановые ежики с коричневыми, похожими на камешки гладышами, а в воздухе пахло майским цветом, это напрягало и тревожило. А тревога — далеко не лучшее состояние души. Вот уже несколько дней подряд, возвращаясь домой после традиционной утренней пробежки, Борис Рублев ощущал на себе чей-то пристальный взгляд. Бывший командир десантно-штурмового батальона знал достаточно способов вычислить того, кто, как говорится, положил на него глаз. Интуиция подсказывала ему, что пока
Еще больше Борису не понравилось то, что у подъезда его дома, несмотря на раннее время, стояли и что-то оживленно обсуждали с новым дворником две соседки-пенсионерки. Одна, Мария Митрофановна, бывшая учительница, живущая на первом этаже, в общем-то была женщиной тихой и интеллигентной. По утрам она выгуливала свою рыжую таксу Жульку, которая теперь испуганно жалась к ноге хозяйки. А вот то, что у подъезда в такую рань вдруг оказалась ненакрашенная, без шляпки, в халате и домашних тапочках Серафима Карловна с пятого этажа, выглядело более чем странно.
Как правило, Борис Иванович Рублев с соседями не общался. Он считал, что чем меньше проживающие рядом люди будут знать о тебе, тем меньше станут тревожить. А ему после стольких лет напряженной, связанной с постоянным риском службы хотелось хотя бы дома побыть одному, отдохнуть и отрешиться от чужих проблем. Но вот эта самая Серафима Карловна, которую жильцы дома прозвали «вездесущей Серафимой», не только уже успела с ним познакомиться, но и рассказала о себе столько, сколько он и знать-то не хотел. И все эти встречи были как бы совсем случайными и незапланированными. То Серафима Карловна вдруг выныривала из подъезда в дождь без зонта, когда он садился в машину, и просила подвезти до магазина. То догоняла его на остановке, когда он возвращался пешком. Пару раз приходила за солью и луком и по этому поводу минут пятнадцать говорила, точнее, вещала в прихожей, пока Борис не выставлял ее за дверь. Хотел того Рублев или не хотел, он узнал и о том, что в молодости Серафима Карловна работала в комитете комсомола, потом в отделе кадров одной из московских фабрик, что она пережила двоих мужей, что ее единственный сын-физик еще в девяностые уехал, точнее, улетел покорять Америку. Но, к сожалению, дела у него в Штатах пошли не так, как он планировал, а так, как предрекала ему Серафима Карловна. Он и теперь за океаном, работает в Бостоне таксистом, а его жена, тоже эмигрантка, но из Украины, — официанткой. У них двое детей, которых Серафима Карловна видела только на фотографиях, скромная съемная квартира и куча долгов. Сама же Серафима Карловна сдавала двухкомнатную квартиру сына в Бирюлево, получала приличную пенсию и мечтала еще раз выйти замуж. Об этом она заявила Рублеву едва ли не при первой же их встрече.
— Я сразу вас выделила, — заявила Серафима Карловна, — я вижу, вы человек военный, не пьете, не курите, по утрам бегаете, следите за своим здоровьем. Я уверена, что и друзья у вас такие же. И я буду вам очень признательна, если вы познакомите меня с каким-нибудь вдовцом. Генералом, полковником или на худой конец майором. Поверьте, я смогу скрасить его одинокую старость.
После этого сделанного год тому назад признания Серафима Карловна едва ли не каждую будто бы случайную их встречу начинала то заискивающим, то чуть ли не наглым: «Ну как?» В конце концов Борис Рублев научился избегать даже случайных встреч с «вездесущей Серафимой», чему способствовало то, что она никогда не появлялась на улице раньше двенадцати, причем выходила всегда аккуратно причесанной, с безупречным макияжем, в шляпке и, несмотря на преклонный возраст, в туфлях на высоких каблуках. И тут вдруг рано утром, когда ему еще нужно было успеть на вокзал к приезду одного из своих сослуживцев, можно сказать товарища по оружию, он вдруг натыкается на столь непохожую на саму себя и явно чем-то встревоженную Серафиму Карловну. Рублев, вежливо поздоровавшись, попытался пройти мимо, однако тут не только Серафима Карловна, но и скромная Мария Митрофановна, и дворник Карим в буквальном смысле преградили ему дорогу.
— Наконец-то! Вот, вот кто нам поможет! — радостно воскликнула Серафима Карловна. — Вот, вот он — настоящий мужчина! Нам нужна ваша помощь!
— Простите, я очень спешу, — заявил Рублев, пытаясь продолжить путь.
— Речь идет о жизни и смерти! — высокопарно заявила Серафима Карловна, прижимаясь спиной к входной двери.
— Ну что такое? — понимая, что от «вездесущей Серафимы» ему просто так не отделаться, недовольно проворчал Рублев.
— Вот, Мария Митрофановна выгуливала Жульку, а потом хотела зайти в подвал, картошки взять. Она, как и я, на зиму всегда картошку покупает, — торопясь, заговорила Серафима, активно жестикулируя, но при этом не отходя от двери. — Сколько ты там, Маша, в этом году себе засыпала?
— Два мешка, — растерянно пробормотала Мария Митрофановна.
— А я три! — гордо сообщила Серафима Карловна и добавила: — По весне, если останется, можно будет и продать. Это же у нас подвалы имеются. А в соседних домах, там же бедные люди! И как они без подвалов живут?
— Серафима Карловна, давайте ближе к делу! — попросил Рублев. — Чем я-то могу вам помочь?
— Да-да, так вот Мария Митрофановна хотела в подвал зайти, а двери изнутри заперты. Она мне по домофону позвонила. «Что делать?» — говорит. Я спустилась, проверила. И правда, двери изнутри заперты и в скважине ключ с той стороны торчит. А с этой стороны вставить не получается. Мы дворника Карима позвали.
— Правильно сделали, — кивнул Рублев. — У него инструменты есть. Он и откроет.
— Да в том-то и дело! Карим не хочет. Боится туда один соваться. А вы, я же вас знаю! Вы же человек военный! Помогите нам! Я тоже бы картошки себе набрала, раз уж встала в такую рань и вниз спустилась в чем мать родила.
Рублев, взглянув в укутанную в цветастый халат Серафиму Карловну, едва сдержал улыбку.
— Карим — дворник, а не слесарь, — вдруг угрюмо отозвался до того молчавший Карим.
— Ладно, — кивнул Рублев, понимая, что разбираться сейчас с Каримом будет себе дороже.
Он осмотрел замок и пожал плечами:
— Но мне в любом случае нужно подняться к себе за инструментами.
— Не надо ходить за инструментом, — все так же угрюмо проговорил Карим. — У меня есть инструмент. Я сейчас принесу инструмент.
С этими словами он не спеша направился к соседнему подъезду.
— У него там дворницкая, — поспешила объяснить Серафима Карловна.
Рублев взглянул на часы. На вокзал ехать рановато, но ему хотелось еще принять душ, выпить кофе.
Конечно, Василий Титовец, а именно его должен был встретить Борис Рублев, знал его адрес и сам мог приехать, но попросил встретить его на вокзале. Ему предстояла какая-то важная встреча, и он собирался отдать Рублеву вещи, чтобы не сдавать их в камеру хранения. Наверняка это были сибирские гостинцы и сувениры, если можно назвать сувенирами обещанную медвежью шкуру и оленьи рога. В маленьком сибирском поселке, где Василий Титовец поселился после увольнения из армии, его главной страстью стала охота. В Москве он бывал нечасто, только по делам, останавливался обычно в гостинице. Но в этот раз Рублев сам предложил остановиться у него и продиктовал адрес.
Карим принес ящик с инструментами, и мужчины вместе взялись за работу.
Между тем «вездесущая Серафима» не унималась и, не спуская глаз с Рублева и Карима, которые возились с замком и дверью, поспешила предположить:
— Это точно Марусины бомжи опять там загуляли! Вы Марусю из первой квартиры знаете же?
Рублев, не отрываясь от замка, неопределенно передернул плечами.
— Ну как же! — удивилась Серафима Карловна. — Рыжая такая, Дюймовочка, ни кожи ни рожи, а все туда же, хвостом перед мужиками крутит. Хотя что у нее за мужики — бомжи да алкоголики! Правда, поначалу милиционер какой-то захаживал. Потом Колян появился, страшненький, без зубов, а она все ему: «Коленька, Коленька…» Он сюда к нам в подвал и начал таких же, как он, алкашей таскать. За картошкой не сходишь. Где пьют, там, извиняюсь, и с…! Когда лампочка не горит, обязательно в какое-нибудь дерьмо вляпаешься! И сама Маруся, хоть квартиру имеет, постоянно с ними в подвале сидит, тоже алкоголичкой стала.
— Но она же не всегда такой была, — вступила в разговор Мария Митрофановна. — Она же медсестрой в поликлинике работала, вон и мне уколы ставить приходила. А до того, она сама мне рассказывала, где-то в горячей точке воевала. Даже боевые награды имеет. И квартиру ей эту тоже не просто так дали, а как вдове героя. У нее муж погиб, когда она совсем молоденькой была. Она мне сама рассказывала…
— Ой, ну она тебе много чего понарассказывает! — недоверчиво покачала головой Серафима Карловна. — Ты слушай ее побольше! Ты ее последнего кавалера видела? Санька? В сыновья ей годится, а она его тискает, облизывает, шепчется с ним о чем-то. Тоже мне — Алла Пугачева! Галкина себе нашла! А Санек этот красивый такой, высокий, стройный, брови вразлет, глаза голубые…