КОМБИНАЦИЯ БРУНО

Прокудин Александр

– С меня достаточно алкогольного отравления… – пробурчал Корсава, откинувшись на спинку софы. – Что ты от меня хочешь? Чтобы я добил себя еще и твоим зельем?

– Роберто, ты не пожалеешь! – Артур кинулся к столу, нашел папку со своим именем, и повернул было обратно к Корсаве.

– Стой, где стоишь! – остановил его Роберто с софы. – Если так уж хочется, читай сам, вслух. А мы с Марком послушаем.

Артур бросил на меня недовольный взгляд, подумал было сесть за стол, на рабочее место Бруно, но под недоуменным взглядом Роберто, «передумал», и присоединился ко мне за стеклянным овальным столом.

Я, впрочем, сразу же встал и отправился к стойке чего-нибудь себе налить. Заодно избежав неприятного соседства.

Но Артур этого не заметил. Он уже всецело был погружен в то, что собирался нам читать.

Глава 5. Рассказ второй

АРТУР МАРТИН, «В САНТА-МОНИКЕ ВСЕ ЛЮБЯТ ГИЛЬЕРМО»

– Ну и работенка у тебя, Макс, – покачал головой Эстебан Линарес, начальник полиции Санта-Моники. Небольшого андалузского городка, в отличие от своего более известного калифорнийского тезки, расположенного не в американском округе Лос-Анджелес, а примерно посередине между Севильей и Малагой, на одном из притоков Гвадалквивир, у подножия западных хребтов Кордильера-Бетики. – Одна радость, что в постоянной прохладе.

– Что правда, то правда, синьор комиссар, – согласился с полицейским Макс Рибальта, патологоанатом при городской больнице. – Думаю, в это время года я единственный в Санта-Монике, кто имеет шанс подхватить кашель с насморком.

Начальник полиции хохотнул и вытер платком продолжавшую по инерции потеть лысину. В полуподвальной прозекторской действительно было холодновато – не зря на Максе под медицинским халатом был свитер с высоким горлом и длинными, по середину ладоней, рукавами.

– Лукас с Еленой приедут с минуты на минуту. Ты все подготовил? – задал вопрос Линарес.

– Да, конечно, – ответил Макс. – Бумаги на столе. Осталось только подписать.

Возникла небольшая пауза, время которой начальник полиции потратил на изучение просторного помещения морга, хотя по долгу службы и до этого бывал тут не раз. Желтые стены старинной кирпичной кладки, современная холодильная установка для немногочисленных покойников (откуда бы им взяться в Санта-Монике в большом количестве?), письменный стол для оформления положенных переходу из мира живых в мир мертвых документов. В левой от входа стене – дверца, ведущая в скромную по размерам подсобку, где у Макса, на случай нечаянной ночевки на рабочем месте, стояла кровать с больничным матрасом. Вдоль другой стены высокие металлические стеллажи с хирургическими приборами и инструментами. И широкий стол из нержавеющей стали, в глубине помещения, на котором под белой простыней угадывалось чье-то тело.

Впрочем, понятно чье.

Еще раз сокрушенно покачав головой, Эстебан присел на стул возле письменного стола и, чтобы занять время разговором, со вздохом произнес:

– Гильермо, Гильермо… Я всегда за него беспокоился. Такой уж у него характер, да? Постоянно чего-нибудь жди. Балагур. А вы же вместе учились, Макс? Правильно?

– Да, синьор Линарес. За одной партой, – ответил Макс. – Да и потом тоже. То на рыбалку вместе, то просто по стаканчику вина пропустить…

Макс умолк, погрузившись в недалекие воспоминания. Но быстро опомнился и сказал твердо:

– Но

такая уж у меня работа в нашем городе. Кто бы здесь не оказался, а я так или иначе его знаю.

– Да уж, в Санта-Монике друг друга знают все, – согласился глава полиции. – Но где же Лукас? На него не похоже опаздывать.

Лукас Окампо открыл двери в подвал прозекторской прямо посреди фразы Линареса. Высокий статный мужчина, чуть старше тридцатипятилетнего Макса, он снял шляпу и пригнулся, чтобы не ударится головой о притолоку. За ним следом в морг вошла красивая женщина лет тридцати, с красными заплаканными глазами – Елена, супруга Лукаса Окампо. Лукас придержал для нее дверь и помог спуститься вниз по каменным ступенькам.

– Мое почтение, синьор Линарес, – сказал он начальнику полиции. – Здравствуй, Макс!

– Здравствуйте, – тихим дрожащим голосом поздоровалась Елена сразу со всеми.

Макс задал вопрос начальнику полиции:

– Приступим?

– Да, конечно, – ответил служитель закона.

– Тогда попрошу за мной, – патологоанатом жестом пригласил всех следовать за ним. Туда, где под светом потолочной конусной лампы, выделялся из обступившей его темноты стол с накрытым простыней телом.

Макс обошел стол кругом и оказался лицом к комиссару и супружеской паре. Которая невольно замедлила шаг, не решаясь подойти ближе.

– Макс! – сглотнув через силу комок в горле, спросил Лукас. – Макс, а это… Это все? В смысле, он там… весь?

Понять странный вопрос было нетрудно. Даже не приоткрывая простыню, по одним ее контурам было очевидно, что целый человек под ней поместиться просто не мог.

– Все, что осталось, Лукас, – с печалью ответил Макс. – Все, что осталось.

– О, боже… – Елена закрыла лицо руками, а Лукас прикрыл рот тульей шляпы.

Из-за закрытой двери подсобки раздался неожиданный шум, будто на пол уронили что-то металлическое, и все автоматически обернулись в эту сторону. Кроме невозмутимого Макса.

– Крысы, – буднично заметил Рибальта. – Снова что-то перевернули. Итак… – Макс вернул внимание к накрытому простыней телу. – Предупреждаю. На лицо лучше не смотреть, от него ничего не осталось. Туловище тоже – то еще зрелище. Но, я думаю, абсолютно все нам осматривать и не нужно?

Макс нашел глазами Эстебана Линареса, и тот кивком головы согласился со сказанным.

– Вот этого, наверное, будет достаточно.

Патологоанатом аккуратно завернул вверх левый угол простыни – так, чтобы обнажилось предплечье трупа. На нем красовалась изуродованная пламенем автомобильной катастрофы, но, все же четкая и узнаваемая, татуировка. Лицо женщины, треснувшее пополам от удара молнии.

Эту татуировку Лукас, да и многие другие из жителей Санта-Моники, узнали бы безошибочно. Ее носил на своем плече Гильермо Гонсалес, одноклассник Макса и многолетний партнер по бизнесу Лукаса Окампы. И, конечно же, она была знакома и Елене. Это именно ее лицо разлеталось на куски на левой руке лежащего под простыней тела. Гильермо сделал себе этот рисунок на следующий день после их с Еленой развода. Чтобы показать ушедшей от него супруге, насколько больно ему с ней расставаться. Впрочем, сделано это было больше в шутку, чем всерьез. Как и абсолютное большинство из того, что Гильермо в жизни делал вообще.