Комбыгхатор
Шрифт:
– Идите дальше, не стойте, – послышался голос Игнатия Игнатьевича. – Смотрите под ноги.
– Я… ничего не вижу.
– Еще шаг и смотрите внимательней. Стоп! Рядом с вашей правой ногой.
– Ой! – тонко вскрикнула Теся, увидев сильное вздутие мха, из которого бурой шляпкой выползал гриб. Она плюхнулась на колени, отвела мох, судорожно задергала нож, воткнутый в край корзины, потом медленно и старательно, высунув язычок, обкопала землю вокруг гриба своими грязными ноготками и обрезала его ножку по самую землю. Огладила быстро ладошкой и звучно поцеловала.
– Какой! Вы смотрите, какая шляпка – наполовину
– Посмотрите вокруг внимательней, Тесла Григорьевна. Там будут еще. Ощупайте мох.
Теся вертелась вокруг себя на коленях, нажимала ладонью на мох, и вдруг нащупала твердость. Сдернула мох и застыла. Снова был белый. С той же пухлой, мясистой ножкой, но шляпкою совсем маленькой и совсем белой.
– Он совсем белый! – закричала она. – Он совсем настоящий белый! А я думала, отчего они белые, если все коричневые? А этот совсем чисто белый! Ма-аленьки-ий, – заворковала она и поглаживая грибок мизинцем, как новорожденного котенка. – Игнатий Игнатьевич, а, может, его оставить? Он совсем еще маленький и весь белый, а?
– Шляпка на воздухе все равно побуреет.
– Так что, его резать его, да?
– Ну, решайте.
– Я снова закрою мхом.
– Как хотите. Слишком маленьких я сам не беру.
– Да он и не слишком. Он даже большой. Нога толстая.
– Ну, тогда режьте.
– Жа-алко, ведь такой малипусенький, – Теся заглянула в корзину и посмотрела на предыдущий, только что целованный гриб. Шмыгнула носом. Игнатий Игнатьевич стоял уже за спиной. Она осторожно прикрыла мхом этот белый белый, набросала сверху сухих сосновых иголок, встала с колен и опять, но теперь уже с высоты роста, глянула в свою корзину. Нет, этот пегий, с прожилочками на шляпке от сосновых хвоинок, он был, осень красив, но ей уже не хотелось целовать снова. Она шмыгнула носом и опять посмотрела туда, где прикрыла грибок.
Все еще держа в руках нож, все еще чувствуя жалость – и к себе даже больше, чем к оставленному грибу, совсем вся расстроившись, она обернулась за помощью к Игнатию Игнатьевичу, как два черных зрачка уперлись ей в лоб.
– Зачем вы приехали?
– Я не при… – машинально проговорила она, а во рту отчего-то стало шершаво и сухо. – Простите, – кашлянула она, отведя глаза в сторону.
Игнатий Игнатьевич тоже отвел глаза и кончиком палки пощупал под ногой мох. Теся спустила из груди воздух, но неожиданно поперхнулась, закашлялась и, кашляя, ничего не могла поделать с трясущимися руками, в которых лихорадочно прыгал нож.
– Извините, Тесла Григорьевна. Это вы простите меня. Но все-таки будет лучше, если мы внесем некоторую ясность в наши отношения. Нет, я вас не тороплю. Но поговорить надо. Вы согласны?
Теся чуть не кивнула и внутренне даже кивнула, но спохватилась, взяла себя в руки, и все-таки пару секунд прислушивалась к своей голове: кивнула та или нет. Этих секунд замешательства ее спутнику хватило вполне.
– Ну и прекрасно. Давайте тогда отметим наше первое взаимное понимание. Пообедаем, я хотел сказать. Уже время.
– Нет-нет, я не буду, я не хочу, – испуганно замотала головой Теся, отступила назад и почувствовала под ногой хруст. Она обернулась и сдвинула сапогом лоскут мха, под ним оголилась земля – очень твердая, гладкая, черная и осклизлая. Белый раздавленный гриб-малютка лежал теперь на боку. Как ребенок, выпавший из коляски на что-то невыразимо мертвое. На чужую, покрытую гудроном планету.
Они еще походили, молча, в отдалении друг от друга. Потом Игнатий Игнатьевич. Она безрадостно подошла, думая, что гриб, но он уже достал из кармана широкую полиэтиленовую пленку, встряхнул и расстелил на земле. Сам сел на краешек пленки и заставил Лясю сесть на другой. Затем достал из другого кармана газетный сверток и развернул: два куска хлеба, пересыпанных солью, яйцо, огурец. Огурец он разрезал вдоль, яйцо так же. Положил половинки того и другого на два куска хлеба и протянул один Тесе.
– Угощайтесь!
Она отнекивалась и уверила, что есть совершенно не хочет. Но попила бы воды.
– Ну, тогда огурец. Он будет вместо питья.
Она взяла свою половинку. Держала ее на кончиках пальцев, как зеленую лодочку, на которой хотелось уплыть, даже не домой, а куда-нибудь, где ее не знают, потому что она ничего не сделала, чтобы ее узнали.
Осторожно вернула свой огурец обратно на хлеб.
– Нет, в действительности… Спасибо. Я не хочу.
– Ну что же, была бы честь предложена. Я закурю, если не возражаете?
Теся полноценно кивнула. Игнатий Игнатьевич стряхнул с колен крошки и достал из портсигара самодельную папиросу.
– В космополиях, слышал, ваши давно не курят, – с нарочито незавершенною интонацией сказал он, вытряхивая из гильзы лишние табачные крошки.
– Я курю, – тихо сказала Теся. А потом, помолчав и чувствуя, что краснеет: – Я хотела…
– Не предлагаю, – сухо сказал Игнатий Игнатьевич. И, прикусив папиросу меж крупных желтых зубов, достал из кармана спички и прикурил.
Он курил и молчал. Теся молчала ему в ответ. В то утро она даже не вспомнила, что забыла взять сигареты. С тех пор, как разрешили работать в школе, она старалась курить только дома, одна, и это не казалась ей интересным. Интересного ей хватало в другом. Вот хотя бы поехать всем школьным автобусом по грибы.
Вверху понемногу светлело, облака поднимались и разрывались, бор протяжно шумел, сосны тихо качались, внизу пробегал ветерок. Теся невольно ловила его лицом, пыталась подставить то лоб, то щеку, то подбородок, как внезапное солнце плеснулось сверху в глаза и залило весь бор. Будто в кружку вливалось пиво. Солнце и хмелило, как пиво. Все: и белая пышность мха, и литые, коричневые и ровные, как церковные свечи, сосны, и зеленые клубы хвои над головой, и сам свет, и лежащие на земле тени… – все это словно всплывало и плыло куда-то в небо…
Игнатий Игнатьевич давно что-то говорил. Она слушала и не слышала.
– И только потом я понял Пабло Неруду, его слова: «Кто не видел чилийского леса, тот не знает нашу планету». Для меня же чилийский лес – это наш бор. И я бы еще немного поправил Неруду: «… тот не знает нашего бога». В детстве я серьезно считал, что лес – это бог. А бог – это лес. И вот так же как мы сейчас, я ходил по грибы и, вот так же как вы сейчас, целовал каждый гриб, а когда забывал – доставал назад из корзины, чтобы все же поцеловать, иногда, наверное, лишний раз, потому что боялся какой-нибудь пропустить. Благодарил бога. Мама всегда мне клала в корзину хлеб, но я весь его не съедал, а кусочек прятал под мох. Для бога. Я делал так постоянно. Вы думаете, смешно?