Комедия
Шрифт:
– Никогда бы не подумал, что за пять лет произойдет столько перемен. Теперь я все понял. Помню, когда мы учились, ты всегда был очень серьезным, продумывал каждый свой шаг. И теперь я глубоко оценил твои возвышенные взгляды и широчайший кругозор.
– О… в те годы… – задумчиво протянул Цзинь, окутываясь сигарным дымом, – в те годы… я следовал древнему принципу «терпи унижение, но бремя свое неси» и предпочитал терпеть от вас
Электрический свет падал прямо на его круглое разжиревшее лицо, и оно сверкало, точно маленькое солнце.
Хуа кивал головой, чуть заметно усмехался и, с ожесточением посасывая сигару, рассматривал висевший на стене портрет Сунь Ятсена. «Твое наследие, великий вождь, – думал он, – оказывается, такой вексель, который тоже можно разменять на деньги. Приверженцы твоего учения превосходно решают для себя допросы одежды, пищи и жилья. Разве Цзинь не замечательный тому пример?…»
Цзинь поднял руку и, очертив в воздухе круг, с достоинством обернулся к своему гостю:
– К сожалению, среди нас много еще негодяев, которые на все лады твердят, что при нынешних высоких налогах жить будто бы совершенно невозможно. Скоты! Они даже не представляют себе, что революция требует жертв! Эти отсталые люди, не способные даже на малейшие жертвы, недостойны своего революционного правительства.
Хуа отчетливо вспомнил лозунги, бывшие в ходу пять лет тому назад, а также разговоры, услышанные недавно у лотка торговца жареными лепешками.
– Но налоги ведь и в самом деле обременительны?… – невольно вырвалось у него.
Хозяин, к счастью, не усмотрел в этом замечании ничего предосудительного и, криво улыбнувшись, ответил:
– Да, налоги, можно сказать, нелегкие. Однако, уважаемый Хуа, коммерсанты охотно платят их, сознавая, что их долг – поддерживать революционное правительство. Только несознательные крестьяне и рабочие жалуются на трудности. Ты знаешь, дорогой мой, на какую сумму наше революционное правительство выпустило займов? На девятьсот миллионов за какие-нибудь четыре года! Это, заметь, во много раз больше, чем северные милитаристы выпустили за пятнадцать лет. И разве успешное размещение займов не свидетельствует о том, что деловые круги поддерживают правительство? – Он глубоко затянулся сигарой и, понизив голос, добавил: – Но дело в том, что коммерсанты
Затем разговор перешел на женщин, дансинги, знаменитых кинозвезд, соревнования красавиц по плаванию. Это было для Хуа так ново и удивительно!
«Да, – подумал он, – многие люди переменились и приспособились к новому режиму. Они пользуются радостями жизни и предаются наслаждениям». Но тут получилось словно в сказке из «Тысячи и одной ночи». Наслушавшись рассказов о светских удовольствиях, Хуа вдруг вспомнил, что у него нет ни гроша за душой, ни пристанища. Он помрачнел и начал сбивчиво повествовать о своих горестях. Он уже готов был попросить у гостеприимного хозяина десяток юаней взаймы, но не решился и сказал лишь, что мечтает найти какую-нибудь работу, дабы отдать все свои силы служению революции.
Цзинь нахмурился, взял новую сигару и, нервно затянувшись, принялся разглядывать развешанные на стене картины с изображением голых женщин.
– Я знаю, конечно, что это нелегко, – продолжал гость, так и не дождавшись ответа, и в душе его вновь поднялось недовольство Сунь Ятсеном. – К тому же я только что вышел из «тех мест» и не слишком осведомлен о положении в партии…
– Вот что!.. – неожиданно прервал Цзинь монолог приятеля. – Ты говоришь, вчера тебя приняли за коммуниста?
– Да…
Цзинь вскочил, поднял большой палец и с необычайной торжественностью объявил:
– Ну так вот. Допусти, что ты действительно коммунист, и отправляйся с повинной. Заяви, что раскаиваешься, и вопрос о работе сразу будет решен.
– Но ведь я же не коммунист!..
– Ну и что? – расхохотался Цзинь. – Какое это имеет значение?… Да ты и в самом деле смахиваешь на коммуниста.
Молодой человек даже рот раскрыл от изумления.
– Ну, не робей! Иди и действуй! Мы, твои старые друзья, в обиду тебя не дадим! А сейчас пошли в дансинг – время уже позднее.
Цзинь бросил в пепельницу недокуренную сигару и стал вполголоса напевать «Рио-Риту».
Очутившись снова на улице, Хуа был уже не тот, что несколько часов назад. Хотя в кармане у него все еще было пусто, зато голова освободилась от сомнений. Теперь ее переполняли мечты о богатстве и красивых женщинах.
1931