Шрифт:
Сергей Диковский
Комендант Птичьего острова
Это была на редкость упрямая шхуна. Прежде чем заглушить мотор и вывесить кранцы, "Кобе-Мару" предложила игру в прятки, встав в тени за скалой. Когда этот фокус сорвался, она стала метаться по бухте, точно треска на крючке... Затеяла глупую гонку вокруг двух островков, пыталась навести "Смелый" на камни, ударить форштевнем, подставить корму - словом, повторила все мелкие подлости, без которых эти господа никогда не обходятся.
Оберегая корпус "Смелого" от рискованных встреч, Колосков долго водил катер параллельными курсами.
Мы были мокры, злы и от всего сердца желали шхуне напороться на камни. Боцман Гуторов, уже полчаса стоявший на баке с отпорным крюком, высказал это резонное желание вслух и немедля получил замечание от командира.
– А допрашивать эпроновцы будут?
– ворчливо спросил Колосков.
– Эк, жмет! Чует кошка...
Увлеченный погоней, он не пытался даже вытирать усеянное брызгами, свежее от холода и ветра лицо. Он стоял на ходовом мостике, щурясь, посапывая, не отрывая глаз от низкой кормы, на которой, точно крабы, выделялись два больших иероглифа.
Наконец, ему удалось подойти к японцу впритирку, и двое бойцов разом вскочили на палубу шхуны.
– Конници-ва! Добру день!
– сказал присмиревший синдо.
Он стоял на баке возле лебедки и кланялся, точно заведенный.
Сети были пусты. В трюмах блестела чешуя давних уловов. Зато вся команда была, как по форме, одета в свежую, еще не обмятую работой спецовку. Высокие резиновые сапоги (без единой заплатки), подтянутые шнурками к поясам, придавали ловцам бравый, даже воинственный вид.
В пристройке рядом со шкиперской мы отыскали радиста - маленького злого упрямца в полосатой фуфайке. Он заперся на ключ и сыпал морзянкой с такой быстротой, точно "Кобе-Мару" погружалась на дно.
Уговаривать радиста взялся Широких. Он быстро снял дверь с петель и вынес упрямца на палубу, рассудительно приговаривая:
– Отойди... Постучал - и довольно. Я ж вам объясняю по-русски.
После этого мы выстроили японцев вдоль борта и подивились славной выправке "рыбаков". Судя по развороту плеч и строевой точности жестов, они были знакомы с "арисаки" не хуже, чем с кавасаки.
Мы обыскали кубрик, трюм, машину, но, кроме соленой рыбы, риса и бочки с квашеной редькой, ничего не нашли. Тогда Колосков приказал поднять линолеум в каюте синдо, а сам взял циркуль, чтобы промерить расстояние шхуны от берега.
Вскрывая вместе с Широких линолеум, я видел, как юлит пройдоха синдо. Едва Колосков доказал, что шхуна задержана в наших водах, шкипер уткнул нос в словарь и вовсе перестал понимать командира.
– Ровно миля, - сказал Колосков.
– Что вы тут делали, господин рыболов?
– Благодару, - ответил синдо.
– Мое здоровье есть хорошо.
– Не интересуюсь.
Синдо наугад ткнул пальцем в страницу.
– Хоцице немного русска воцка? Вы, наверно, зазябли?
Колосков отвернулся и стал терпеливо разглядывать картинки над койкой синдо. Трюк со словарем был стар, как сама шхуна.
Между тем синдо продолжал бормотать:
– Вчера шел дождик... Морская погода, как сердце красавицы, есть холодна и обманчива... Пятница - опасный день моряков...
– Кончили?
– спросил Колосков.
– Не понимау... Чито?
Тут командир взял из рук синдо словарик и, захлопнув, сказал прямо в лицо:
– Ну, довольно шуток, я намерен поговорить серьезно.
Нужно было видеть, как повело шкипера при этих словах. Он выпрямился, задрал нос и заскрипел, точно сухое дерево на ветру.
– Хорсо... Я отказываюсь говорить младшим лейтенантом.
– Понятно, - сказал Колосков, пряча карту.
– Понятно, господин старший рыболов.
В это время командира позвали на палубу, и тут открылась занятная картина.
Возле шлюпки лежал аварийный дубовый анкерок ведер на пять пресной воды. Боцман шхуны вздумал походя накинуть на бочку брезент, а эту запоздалую заботу подметил Широких. Любопытства ради он выбил втулку из бочки и сильно удивился, почему вода плещется, а не льется на палубу.
Багровый от волнения, он стоял на коленях возле анкерка и, запустив руку по локоть, что-то нащупывал.
Увидев Колоскова, он застеснялся и сказал:
– Что-то плещет, товарищ лейтенант, а шо - неизвестно.
Он пошарил заботливо, как рыбак в вентере, и прибавил:
– Будто щука.
И вытащил новенький маузер.
Потом он воскликнул:
– Лещ, товарищ лейтенант! Окунь, карась!
И на палубу рядом с маузером легли фотоаппарат, индуктор, связка бикфордова шнура, коробочка капсюлей и еще кое-что из "рыбацкого" ширпотреба.
Последней была вынута калька со схемами, нанесенными бегло, но искусной и твердой рукой.
Идти в отряд своим ходом японцы наотрез отказались. К тому же они успели забить в нескольких местах топливную магистраль кусками пробки и войлока. Тогда мы загнали команду в кубрик и, закрепив буксирный конец, с трудом вытащили шхуну из бухты.
...Заметно свежело. Волны стали острее и выше. Всюду осыпались и дымились на ветру белые гребни. Временами волна, разбитая "Смелым", пролетала над ходовым мостиком, осыпая нас шумными, злыми осколками.
Багровое небо обещало тяжелый поход. Дул лобовой шквалистый ветер, и трос, слишком короткий для буксировки, вибрировал за кормой.
На полдороге к отряду "Смелый" стал зарываться в волну. Вода кипела и металась по палубе, не успевая уйти за борт.
Колосков все чаще и чаще поглядывал назад, на смутно белевшую шхуну. Потеряв самостоятельность, на жесткой буксирной узде, шхуна плелась за нами, раскачиваясь, спотыкаясь о гребни. Вероятно, "Кобе-Мару" было еще труднее, чем нам, потому что трос не давал ей свободно взбегать на волну.