Коминтерн и мировая революция. 1919-1943
Шрифт:
«Больше гибкости» было проявлено в заключительной версии программы. Простая альтернатива: либо «буржуазно-демократическая», либо «социалистическая пролетарская» революция – была отклонена для стран этого типа. Вместо этого программа говорит о довольно сложном революционном процессе, в котором возможны были два пути: «В некоторых таких странах возможен процесс более или менее быстрого перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую революцию; в других – пролетарская революция [возможна], но необходимо решать большое количество задач, которые стоят перед буржуазно-демократической революцией»21.
В общем существовало две возможности для общества со средним уровнем развития капитализма. Одна возможность открывалась перед обществом, которое было недостаточно развито, экономически и политически, чтобы осуществить непосредственный переход к социализму после захвата власти коммунистами. В связи с этим в таком типе обществ должен быть определенный переходный период, получивший у Коминтерна определение «перерастание» «буржуазно-демократической» революции в «социалистическую» революцию.
Другая
Для каких стран, входящих в эту вторую группу, Коминтерн считал приемлемой «пролетарскую» революцию? Каковы причины этого? В категорию таких стран попадают Польша, Венгрия и Болгария.
На VI конгрессе польские коммунисты решительно возразили против того места в проекте программы, в котором Польше было отведено место во второй группе обществ, и против предназначавшейся ей «буржуазно-демократической» революции. Любимый аргумент, приводимый польскими коммунистами, состоял в том, что Польша достигла (к 1928 году) более высокой стадии развития, чем Россия к 1917 году. Если большевистская революция, происшедшая в ноябре 1917 года, была «социалистической пролетарской» по своей природе, как это провозгласил Коминтерн, тогда, спорили польские коммунисты, развитию общества в Польше, безусловно, соответствует такой тип революции. При чтении речей польских делегатов создается впечатление, что, по их мнению, национальная честь Польши ставится под угрозу. Поляки приводили следующие аргументы: 1) капиталистические отношения в Польше были более сильно развиты в сельской местности и расслоение среди крестьянства было намного сильнее, чем в России до 1917 года, и 2) политическая система Польши находилась в состоянии полной гармонии с интересами буржуазии, тогда как в России до 1917 года существовала глубокая враждебность между либеральной буржуазией и царем, который, вместе с дворянством, доминировал в российской политической жизни22. Немецкий делегат Денгель указывал на другие, более определенные факторы в недавней польской истории: существование крупного капиталистического сельского хозяйства в западных районах Польши, которая прежде входила в состав Германской империи; опыт польского пролетариата в революции 1905 года в России; развитие фашизма в Польше и веры пролетариата в то, что буржуазия, а не феодализм был его главным врагом; и, наконец, существование в Польше многочисленной коммунистической партии, имеющей значительное влияние на пролетариат и часть крестьянства23. Все эти указанные факторы, по словам Денгеля, свидетельствовали об уместности «социалистической» революции в Польше.
Авторитетное утверждение о природе революции, которая подошла бы для Польши, давалось в 1932 году в проекте программы Коммунистической партии Польши, который был составлен при помощи центральных органов Коминтерна. В этом документе было заявлено о том, что для Польши необходима «пролетарская» революция, связанная с завершением буржуазно-демократических задач. Этому решению было дано следующее объяснение: «Конфискация земли у владельцев и ее распределение среди крестьянства и освобождение эксплуатируемых наций – исторические задачи буржуазно-демократической революции. В современной Польше из-за широкого расслоения крестьянства, слияния землевладельцев с городской буржуазией, из-за буржуазного порядка польского государства – буржуазно-демократическая революция уже прошедший этап. Однако тот факт, что значительное, а среди угнетаемых наций подавляющее число задач все еще не решено, создает в Польше особое переплетение исторических условий, благодаря которым социалистическая пролетарская революция должна полностью завершить и покончить с задачами, стоящими перед буржуазно-демократической революцией»24.
Положение дел в Венгрии особенно интересно. Программа 1928 года классифицировала венгерскую социалистическую революцию 1919 года как «пролетарскую»25, и в других материалах Коминтерна недолгое коммунистическое правление в Венгрии было определено как «диктатура пролетариата»26. Однако некоторые члены Коммунистической партии Венгрии во главе с коммунистом Блюмом (партийный псевдоним Лукача в тот период. – Примеч. пер.) в 1929 году высказали свой взгляд на то, что будущая революция, соответствующая типу общества в Венгрии, будет «буржуазно-демократической» по своей природе27. В открытом письме от 26 октября 1929 года, обращенном к Коммунистической партии Венгрии, ИККИ предпринял действия официального характера с целью искоренения такого взгляда на революцию. Была осуждена позиция Блюма. ИККИ предназначал для Венгрии «пролетарскую» революцию, в ходе которой было бы ликвидировано «множество пережитков феодализма»28. Для этой «пролетарской» революции самые существенные задачи «буржуазно-демократического» характера лежали бы в области «распределения и структурирования земельной собственности и организации труда в сельском хозяйстве». Что конкретно здесь имелось в виду, не ясно, но можно догадаться, что в этом утверждении говорится о развале больших имений (поместий). Но революция должна была пойти еще дальше и свергнуть капиталистическую систему. В открытом письме говорилось, что решающим обстоятельством для определения характера революции в Венгрии стало то, «что рабочий класс уже когда-то завоевывал государственную власть и устанавливал свою диктатуру». Авторы открытого письма находились, очевидно, под впечатлением венгерской революции 1919 года, которая обычно называлась «пролетарской» революцией. Не желая противоречить традиционным представлениям и, очевидно, чувствуя себя неловко, высказывая предложения о «буржуазно-демократической» революции в той стране, где когда-то смогла победить и некоторое время продержаться «пролетарская» революция, Коминтерн еще раз предназначил для Венгрии этот последний тип революции.
Болгарский коммунист Коларов возразил против того, чтобы классифицировать будущую болгарскую революцию как «буржуазно-демократическую». Главный аргумент Коларова в пользу «пролетарской» революции состоял в том, что в болгарском сельском хозяйстве вообще отсутствовали «полуфеодальные» элементы. «В Болгарии, – заявлял Коларов, – аграрная революция была уже завершена полстолетия назад»29.
Кратко суммировать взгляды Коминтерна по этому вопросу можно следующим образом: «пролетарская» революция, которая решила бы некоторые задачи «буржуазно-демократической» революции в дополнение к решению своих собственных «пролетарских» задач, соответствовала обществу со средним уровнем развития капитализма, если это общество завершило большинство задач «буржуазно-демократической» революции. Главными задачами «буржуазно-демократической» революции были следующие: 1) достижение определенного уровня индустриального развития; 2) аграрная реформа, которая должна была уничтожить «полуфеодальные отношения» и раздел больших поместий; 3) учреждение демократических институтов в правительстве и 4) решение вопроса о национальных меньшинствах в тех странах, где этот вопрос стоял на повестке дня.
Обращаясь теперь к тем странам, которым назначалась «буржуазно-демократическая» революция, которая могла бы довольно быстро «перерасти» в «социалистическую пролетарскую» революцию, в качестве главных примеров можно назвать Испанию и Японию.
Природа современной испанской революции была определена испанским коммунистом Уртадой на двенадцатом пленуме ИККИ в 1932 году. Он заявил, что «основной особенностью испанской революции остается незаконченная буржуазно-демократическая революция и, главным образом, аграрная революция»30. В Испании в ходе «буржуазно-демократической» революции были не завершены по крайней мере три задачи: в области землевладения, в вопросе о национальных меньшинствах и в правительственной сфере (бессменное феодально-монархическое правительство вплоть до революции в апреле 1931 года)31. «Буржуазно-демократический» характер испанской революции был подтвержден в 1936 году Эрколи (Тольятти), который указал на то, что испанский народ решал задачи «буржуазно-демократической» революции в особых условиях гражданской войны в Испании32.
С Японией дела обстояли еще сложнее. Довольно удивительно, что значительные успехи в области промышленного роста, достигнутые Японией, свидетельствовали о том, что она не могла быть отнесена к категории стран, которым предопределялась «пролетарская» революция. Главными отличительными чертами Японии являлись: ее «отсталая, азиатская, полуфеодальная» система сельского хозяйства и ее специфический политический режим, возглавляемый монархией, опирающейся на поддержку землевладельцев и буржуазии33. Большой процент пролетариев в населении страны (приблизительно 50 процентов от общего числа)34 никоим образом не повлиял на то, чтобы Коминтерн признал Японию страной, в которой должна была произойти пролетарская революция.
В 1927 году Коминтерн под руководством Бухарина опубликовал новые тезисы, в которых говорилось, что в тот период для Японии подходила «буржуазно-демократическая» революция35. Впоследствии тезисы были подвергнуты пересмотру, и в 1931 году в проекте программы, выпущенном Центральным комитетом компартии Японии, было заявлено о том, что Японии соответствует «пролетарская» революция36. Проект Центрального комитета критиковался в документе, названном «О ситуации в Японии и задачах Коммунистической партии Японии», который исходил от Западно-Европейского бюро Коминтерна и был опубликован в «Коммунистическом интернационале» в марте 1932 года. Цель документа заключалась в изменении характера революции в Японии и признания за ней права на «пролетарскую» революцию. Поднимая вопрос о природе японской революции, Западно-Европейское бюро уделило главное внимание «уникальности системы правления в Японии, которая представляет собой соединение необычно сильных элементов феодализма с хорошо развитым монополистическим капитализмом»37. Система государственного правления в Японии во главе с монархией опиралась не только на «феодальный, паразитирующий класс землевладельцев», но также и на «хищническую буржуазию», которая быстро обогащалась. В то же самое время монархия сохраняла «свою собственную независимость, большую роль в управлении государством и абсолютизм, скрытый под псевдоконституционными формами правления»38. Ошибка японских коммунистов состояла в недооценке роли монархии, в том, что они рассматривали японский парламент и министерства как государственные учреждения, независимые от монархии. Монархия в Японии была буржуазно-землевладельческой монархией, которая «довольно умело» представляла интересы обоих классов39. Можно предположить, что Западно-Европейское бюро, кажется, пыталось высказать следующую точку зрения: монархия не была простым инструментом в руках двух классов, поддерживающих ее, а скорее представляла собой независимую политическую силу, продолжающую осуществлять деспотичную власть за спиной парламента.
Природа японской революции также была исследована в докладе Отто Куусинена, высокопоставленного лица в Коминтерне, на специальном заседании президиума, состоявшемся 7 марта 1932 года40. Куусинен отметил как «чрезвычайно трудную» задачу определения характера революции, подходящей для Японии. Ссылаясь на мнение компартии Японии по этому вопросу, которое к тому моменту было осуждено, он точно указал на ее ошибку: партия принимала во внимание лишь единственный аспект экономики Японии, а именно – финансовый капитал41. Такое неполное представление о японской экономике привело к недооценке японской монархии и недооценке пережитков феодализма в Японии, а также к ошибочному выводу о том, что в Японии должна быть совершена «пролетарская» революция42.