Комиссар, часть 3. Завершившие войну
Шрифт:
– Да не молчи ты, комиссар!
– Не знаю, что сказать, Саня, – ее голос звучал глухо и мертво. – Я не знаю. Вот ты бы что решил, доведись тебе выбирать между Наташкой и нашими с Федей жизнями?
– Это такой вопрос, – медленно процедил Антонов, – которого никому не надобно задавать. И в первую голову самому себе.
– Князев ни разу в жизни не предал своих людей.
– Но и детям его тоже никто до сих пор не угрожал.
– Да.
Они помолчали.
– Я еду к Князеву. Прямо сейчас, – сказала Саша.
– С
– Нет! Это атака на нас троих, понимаешь? Чтоб мы перестали друг другу верить. Тогда все здесь пойдет прахом. Потому я еду к Федору в Тамбов. Сейчас. Вот это, – Саша поддела лежащую листовку носком сапога, – он должен узнать от меня. И только от меня. И что бы он ни решил, так и будет правильно.
Антонов пристально смотрел на нее, только желваки ходили по скулам. Саша и Князев близко знали друг друга задолго до того, как повстречались с ним и положили начало Объединенной народной армии.
– Охолони, – сказал наконец главком. – Выходить в ночь по такому морозу – верная смерть. Поедете на рассвете. До утра отдыхать. Это приказ.
Глава 2
Глава 2
Ротный командир Объединенной народной армии Алексей Егоров (Лекса)
Январь 1920 года
– Лекса, давай покурить выйдем, – сказала Аглая, когда Князев отпустил всех отдыхать до рассвета.
– Давай! – Лекса от радости не с первой попытки попал руками в рукава шинели. Аглая не курила, значит, просто хочет переговорить с ним с глазу на глаз.
– Как здорова сама, Гланька? – спросил Лекса, когда они вышли из здания городской управы, где располагался штаб. – Не ноет брюхо-то после штопки?
Начальницу разведки продержали в госпитале два месяца, выпустили только к самым боям за Тамбов. Лекса подумывал навестить ее, но командирские дела передать было некому, а рядом с Дельной Дубровой он все никак не оказывался. Да и не уверен был, что Гланя ему обрадуется. Навязываться не хотел.
– Еще повоюю, – ответила Аглая. – Живот, конечно, болит, если полдня в седле провести или там ползком час. Но доктор, которого ты привез, операцию провел на совесть. А ты что ж не куришь-то?
– Дак нечего курить-то, третьего дня табак вышел, – ответил Лекса, не в силах перестать лыбиться.
– Угощайся, – Аглая достала пачку “Тройки”. Папиросы из последней поставки, у всех они уже давно вышли.
Лекса скурил уже не одну дюжину таких же точно пачек, и все одно, казалось, лучшего курева у него не было в жизни, чем эта, из рук Гланьки, папироса.
Они не спеша вышли за ворота и пошли по Дворянской улице. Лед похрустывал под ногами. Лужи промерзли до самого дна, так что можно было не опасаться промочить ноги. Газовые фонари не работали, а солнце давно зашло, но свежий чистый снег лежал повсюду, потому по-настоящему темно не было. Некоторые дома стояли пустые, окна и двери заколочены – хозяева предпочли уехать от греха подальше; но в целом город остался живым. Во многих окнах мерцали свечи или керосинки. Инженеры обещали восстановить электроснабжение со дня на день.
– Я о многом передумала в госпитале, – сказала Аглая, пиная на ходу комья снега. – Осознала, что, видимо, в погоне за счастьем всего человечества обидела того самого человека, счастье которого в действительности от меня зависело.
Она остановилась у фонарного столба. Пушинки снега оседали у нее на ресницах и выбившихся из-под шапки прядях. Никогда прежде ее черты не выглядели такими мягкими.
Значит ли это, соображал Лекса, что теперь он может поцеловать ее? А что он ел давеча? Капусту квашеную, ах черт, незадача. А ежели еще в бороде застряла, стыдоба…
И тогда Аглая сама поцеловала его, и все сделалось неважно. Зимняя ночь враз потеплела, словно наступила весна. Замерзшие семена пробудились в недрах земли и рвались к жизни сквозь лед и колючую проволоку. Осколки снарядов ржавели и рассыпались в прах, побежденные проросшей сквозь них молодой травой.
Счастливый Лекса чуть отстранился. Поправил на Глане расстегнувшуюся шинель, и она не возражала. И когда он склонился к ней, чтоб целовать ее снова, раздались голоса и конское ржание.
– Какого черта ты тут забыла, комиссар? – выпалила Аглая, рассмотрев всадников. – Тебе в Богословке надо быть!
– Что стряслось, Сашка? – спросил Лекса, спешно беря Робеспьера под уздцы. Комиссар уже не держала поводья. – На тебе лица нет…
Саша выглядела – краше в гроб кладут. Выбившиеся из-под платка волосы покрылись инеем, словно она враз состарилась. Взгляд был такой, что Лекса подумал отчего-то – беда с ее мужем. Но Михалыч все это время работал здесь, в Тамбове, это комиссар пропадала невесть где, и вернулась явно не с добрыми вестями.
– Все случилось, Лекса, – сказала Саша посиневшими губами. – У вас тут аэропланы были уже?
– Был один разведчик, да отогнали его из орудия. За околицей еще обратно повернул.
Лекса помог Саше спешиться, комиссар почти упала из седла ему на руки. Промерзла она так, словно прибыла в этот тихий вечер из самого сердца вьюги.
Из-за двери столовой городской управы, где Князев ужинал вместе с другими командирами, раздавались громкие голоса и смех. Навстречу выскочила бойкая раскрасневшаяся бабенка со стопкой грязных тарелок в руках; напоровшись на Сашин взгляд, потупилась и вжалась в стену. Лекса на ходу попросил ее разжечь самовар и сыскать сахара. Что бы там ни было, а напоить горячим сладким чаем замерзших до полусмерти людей надо.