Комиссар Его Величества (сборник)
Шрифт:
– Вы совершенно правы, сэр Хорейс.
Хантли отправился на Сент-Джеймс-сквер, в Лондонскую городскую библиотеку. Однако, сколько он ни рылся в альбомах, художника по имени Мэллард обнаружить ему не удалось. В каталогах никаких картин, изображавших диких уток, которые выставлялись бы в скором времени на продажу, тоже не было.
Хантли доложил о неудаче сэру Хорейсу Мэлори.
– Никаких следов, увы.
– Вот как? – задумчиво пробормотал Мэлори. Перед ним стоял почти опустевший стакан имбирного виски. – У меня есть знакомые в мире искусства?
– Ну, я не знаю. У вас столько знакомых.
Хантли споткнулся на полуслове и замолчал. Почему-то общество Мэлори всегда вызывало у него настоящий словесный понос.
– Ах да, я же знаю одного историка искусства. Вы тоже знаете этого субъекта. Малосимпатичный тип. Предатель, да еще и педераст. Ну и сочетание!
– Ах, вы имеете в виду этого!
– воскликнул Хантли.
Этого Мэлори обнаружил в клубе. Оба они состояли каждый в нескольких клубах, но лишь в одном их членство совпадало. Историк искусства получил известность не только как ученый, но и как изменник родины. Каким-то образом ему удалось избежать уголовного наказания, хотя, по глубокому убеждению Мэлори, этому субъекту самое место было в тюрьме. Пересекая просторное, обветшавшее помещение со сводчатыми потолками, потертыми кожаными креслами и изъеденными молью афганскими коврами, Мэлори размышлял о том, что среди его знакомых довольно много людей, которым самое место в тюрьме. Половину Сити запросто можно посадить за решетку. В конце концов и сам он, сэр Хорейс Мэлори, если как следует покопаться...
Мэлори улыбнулся и сел рядом с этим. Когда возникала необходимость, старый банкир великолепно изображал выжившего из ума идиота.
– Дружище, сколько лет, сколько зим! Господи Боже, какая встреча! Мы все стареем, не так ли?
Историку искусства стукнуло почти восемьдесят. Он был весь скрючен от ревматизма, но пронзительные глазки смотрели настороженно.
– Выпьете со мной виски? – стрекотал Мэлори. – Как это чудесно. Нет, насколько я помню, вы предпочитаете коньяк, не так ли? (Глазки смотрели на него холодно и внимательно, полускрытые морщинистыми веками.) Я бы и сам с удовольствием выпил рюмочку «бискита». Моя первая рюмочка сегодня, ха-ха!
Мэлори пустился в рассуждения о том, кто из них двоих дольше состоит членом клуба. Вскоре стюард принес коньяк, и к тому времени изменник родины решил сменить гнев на милость и слегка подобрел. Тут-то Мэлори и задал свой вопрос:
– Меня жена тут спросила про одного художника. Ей-богу, не знаю для чего – возможно, для кроссворда. Как только я вас увидел, сразу понял – вы в два счета решите задачку. Имя Мэллард вам что-нибудь говорит?
Морщины на лице старой рептилии стали еще глубже – историк искусства заулыбался.
– Никогда не слышал о художнике с таким именем.
– Может быть, так называется картина?
– Многие художники рисовали диких птиц. Никакой известной с таким названием я не знаю. Вы сказали «Мэллард»?
– Да-да, Мэллард. – Мэлори хлебнул коньяку. – Все равно спасибо, дружище. Я так и скажу своей старушке.
Мэлори встал и зашагал прочь, но историк окликнул его:
– Постойте-ка, Мэлори.
– Да?
– Вы сказали «Мэллард»?
– Ну да. А что?
– "Мэллард" или «Мэллорд»?
Мэлори задумался.
– Может быть, и Мэллорд. А что, художник по имени Мэллорд есть?
– В общем, да. Правда, это не фамилия. Во всяком случае, под этим именем художника вы не найдете. Это одно из его христианских имен.
– Кто же это?
Морщинистое лицо вновь залучилось улыбкой.
– Полностью художника звали Джозеф Мэллорд Вильям, а фамилия...
– А фамилия?
– Тернер. Вы, конечно, слышали новость?
Мэлори побледнел:
– Какую новость?
– Только что обнаружили неизвестную картину Тернера.
– Не может быть. Когда?
– Это часто случается. Тернер столько всего понаписал!
– И что, дорогая картина? – спросил Мэлори, заранее зная ответ.
– Но ведь это Тернер. У него, конечно, есть работы разной ценности, зависит от качества, размера, периода. Иногда можно купить небольшую работу за восемь или десять тысяч.
Мэлори слегка расслабился.
– Но новое открытие разрядом покрупнее. Во всяком случае, так мне рассказывали.
– Ах вот как, – вежливо покивал Мэлори. – И что же вам рассказывали?
Черепаший рот растянулся в улыбке – не то довольной, не то злорадной.
– Я слышал, что это большая картина, принадлежащая к самому прославленному периоду в творчестве Тернера. Если это действительно так, то она стоит целое состояние!
Вивиан Садбэри выглядел весьма роскошно: костюм фирмы «Хантсман», туфли фирмы «Лобб», галстук фирмы «Тернбулл и Ассер», – Мэлори предположил, что все это великолепие, вместе взятое, стоило никак не меньше тысячи фунтов. И тем не менее вид у него был довольно скользкий, весьма характерный для торговцев произведениями искусства. Глаза мистера Садбэри имели тот неповторимый скорбно-ягнячий оттенок, который моментально преобразуется в раболепство или надменность – в зависимости от хода переговоров.
– Тернер, – произнес торговец бархатно-сладостным голосом.
– Вот-вот, он самый, – кивнул сэр Хорейс. – Расскажите-ка мне о нем.
Садбэри обвел взглядом кабинет, сразу определив, что здесь сколько стоит. Затем зажег сигарету – Мэлори по аромату определил, что табак египетский.
– Тернер есть Тернер, – начал бархатистый голос.
Мэлори ободряюще кивнул:
– Да, это я уже слышал.
– Самая высокая цена за картину, когда-либо назначенная на аукционе, – продолжил Садбэри, – составила шесть миллионов четыреста тысяч долларов. Это произошло на аукционе «Сотбис», и выложили эту сумму как раз за Тернера.
– Да. Это было в Нью-Йорке. Помню, – скривил губы Пилгрим.
– Прекрасная картина. Три фута на четыре. Называлась «Джульетта и ее няня».
– А что известно об этой новой картине? – спросил Пилгрим.
– На удивление мало, – оживился Вивиан Садбэри. Он обожал всяческие тайны и загадки, ибо таинственность неизменно поднимала цену.
– Что там изображено? – спросил Мэлори.
Садбэри улыбнулся.
– Пока все держится в тайне. На мой взгляд, это не совсем прилично, но помогает повысить интерес к произведению искусства, – взмахнул он усыпанной перстнями рукой.