Комиссар. Порождения войны
Шрифт:
– Я готова разделить эту ответственность с тобой, – ответила Саша. – Будущее – это не большевики. Будущее – это мы все. Моя работа в том, чтоб ты и твои люди не только сражались за будущее, но и стали его частью. Определили его. Вошли в него не как материал, но как строители.
Время идти на уступки, сейчас или никогда. На все уступки, которые она может себе позволить. Но ни на шаг больше.
– Я не хочу драться с тобой за власть, командир. Я не стану отдавать приказов твоим людям, пока ты не разрешишь мне – и только в тех пределах, в каких ты мне разрешишь. Я не стану давать тебе советов, пока ты сам не спросишь меня. Но мне нужно стать частью пятьдесят первого. Мне нужно вникать, понимать, разбираться в том, что происходит тут. Мне нужна возможность доказать, что я могу быть полезна.
Князев поднялся со стула, и Саша угадала, что ей следует сделать то же самое.
– Ты принята в пятьдесят первый полк, Александра Гинзбург. Можешь проявить себя. А теперь ступай. У нас много дела завтра. Лекса проводит.
Саша медленно кивнула, пошла к двери. Князев окликнул ее, когда она уже стояла на пороге.
– Ты тут не помри смотри, Александра. Я людей посылаю на верную смерть, коли так надо для пятьдесят первого. Дак только еще один мертвый комиссар нам не сдался.
Саша улыбнулась впервые с того момента, как вошла в эту комнату.
– Наши жизни, – ответила она, – не принадлежат нам.
Койка, которую Саше выделили, оказалась ничуть не хуже большинства тех, на которых ей обычно доводилось спать в последние годы. И все же Саша долго не могла заснуть.
Ты просишь меня оставаться в живых, командир. При этом ты знаешь, почему и как погиб мой предшественник. Ты знаешь, откуда исходит угроза для меня – и для твоего союза с Советской властью. Ты ничего не сказал об этом именно потому, что все знаешь. И ты не хочешь, чтоб узнала я. Почему, командир?
Глава 9
Полковник Добровольческой армии Андрей Щербатов
Ноябрь 1918 года
– Барин, ну коли нету совдеповских пятаковок, то я и керенками не побрезгую. Или хоть мануфактурой какой. Идемте уже, холодно! – ныла раскрашенная девица. Отчаявшись добиться своего словами, она неохотно приспустила с плеч пуховый платок и обнажила в вырезе сарафана мигом пошедшую пупырышками на ноябрьском морозе грудь.
– Иди домой давай. Или еще кого поищи. Пять раз говорил тебе уже, не пойду я с тобой, – устало сказал Щербатов.
Полковник Добровольческой армии чувствовал себя дураком набитым. Битый час он подпирал столб на платформе богом забытого уездного вокзала. Линия фронта проходила в нескольких милях, и Щербатов ждал того, кто должен был перевести его к своим. Желтая латунная пуговица, пришитая к его кашемировому пальто, смотрелась по-клоунски. Однако связной, для которого был предназначен этот опознавательный знак, так и не явился. Зато вокзальная проститутка приклеилась намертво, никакие слова на нее не действовали. Щербатов сперва принял ее за связную и потому заговорил с ней; осознал свою ошибку почти сразу, но она уже решила, что контакт установлен и клиент просто сбивает цену.
– Ежели идти до комнат не изволите, то я и здесь прямо могу, – не отставала девица. – Ну хоть катушка ниток сыщется же у вас, барин?
Должно быть, из-за ее нытья Щербатов не услышал, как чекисты подошли.
– Вы окружены! Не двигаться! Руки поднять над головой!
Их было трое. Отстреливаться смысла не имело. Щербатов повиновался.
– Вон она, пуговица! – выкрикнул второй, вихрастый молодой парень. – Пройдемте в чеку, гражданин.
– И эту берем. Связная, небось, – седоусый кивнул на проститутку, повторив недавнюю ошибку Щербатова.
Третий чекист, неприятный тип с лишаем в половину лица, молча толкнул Щербатова наганом в спину. Вихрастый сноровисто ощупал его карманы. Извлек портмоне и браунинг.
– С оружием, значит, разъезжаем, – довольно констатировал он.
Чекисты окружили задержанных и повели по грязным, покрытым глубокими лужами улицам. Тонкая корочка льда противно хрустела под сапогами. Злобно лаяли голодные псы за кривыми некрашенными заборами.
Уездная ЧК располагалась недалеко от вокзала, в жарко натопленной бревенчатой избе.
– Ну-с, – сказал седоусый, усевшись за стол. Щербатову сесть не предложили. – Чистосердечно признаетесь по-хорошему или будем говорить по-плохому?
– Мне не в чем вам признаваться, – ответил Щербатов.
– Да признавайся не признавайся, нам что за печаль, – заржал вихрастый. – Четвертого с желтой пуговицей уже ловим, и все как один к белым перейти хотели. Не соврали товарищи с Петрограда!
– Ты, это, при задержанном-то не очень оперативные сведения вываливай, язык твой без костей, – укорил его седоусый.
– А чего покойника стесняться?
– Покойник-то он, может, и покойник, – ответил седоусый, – но решать это не нам, а трибуналу в Перми. Завтра свезешь его туда.
– Игнатьич, да к чему Пермь? Дорогу развезло, а кляча наша хромает, знаешь же. Чего б здесь прямо не кончить контру-то эту?
– Затем, что революционная законность – не фунт изюма. Читал же я вам на той неделе “Инструкцию Чрезвычайным комиссиям на местах”. Забыли уже, остолопы? Штрафы мы имеем право налагать и арест сроком до трех месяцев. Что серьезнее – в ГубЧК. Так что проверь подковы у нашей клячи сегодня, завтра повезешь задержанного в Пермь.
– Пошто, Игнатьич? В семнадцатом-то мы таких церемониев не разводили. Чуть у кого выправка офицерская – на штыки, и вся недолга!
– Так то в семнадцатом! Теперь не то, что тогда. Кончилась дикая вольница, началась революционная законность, вот оно как.
– А вдруг он сбежать попытается? – подал голос лишайный. – Тогда-то хоть пристрелить можно гниду, или тоже сперва протокол заполнить надобно?
– Вот ежели попытается сбежать, тогда и будешь стрелять, – отрезал седоусый. – А допрежь станем блюсти процедуру. Баста, отставить пререкания.