Коммунисты
Шрифт:
— Это кому такое длинное? Личное? Общественное?
— Есть в Иванове в обкоме один товарищ…
— Северьянова? — быстро спросил Косарев. — Это же мой кадр!
— Саша, — звенящим от напряжения голосом сказал Ильин. — Друг мой, Саша! Ты нас с Нюрой разлучил, и ты же еще спрашиваешь, почему я пишу такие длинные письма. Совесть у тебя как у секретаря ЦК есть?
— Имеется, — сказал Косарев, перегнулся через плечо Ильина и карандашом приписал с краю на листе письма: «Иваново-Вознесенск. Секретарю обкомола. Северьянова, вопрос о личном счастье не прост!»
Накупавшись до озноба, дружная компания отправилась в дом, где рабочие жили производственно-бытовой коммуной. Косарева она очень интересовала. Здесь разгорелась жаркая дискуссия о том, правильно ли ребята живут, не входит ли в противоречие их несомненный трудовой энтузиазм с неустроенным, заброшенным бытом.
— А прозрачные человеческие отношения, с ними как быть? — выкрикнул восторженный защитник коммуны.
И тут Косарева будто пронзило — он вскочил на нога и, сжав худые плечи кудрявого Оськи, в свою очередь, шепотом стал выговаривать ему:
— Ах ты, пламенный Титан! Ясные прозрачные человеческие отношения, а?
И, крепко взяв хлопца за руку, быстрым шагом повел по дому-коммуне. И все коммунары пронеслись за ними бурей — из комнаты в комнату, с этажа на этаж… Всюду было грязно, неубрано, неприглядно выглядели туалетные и ванные комнаты.
— Хлопцы вы хорошие. — Косарев хитро подмигнул. — Ребята — огонь! Но гляньте, поглядите внимательно на свой быт: боже, какую грязь вы развели! Ведь каждый из вас, наверное, думает: «Э, пусть мой сосед наводит чистоту и порядок…»
По правде сказать, эти огневые ребята из производственно-бытовых коммун «Искра», «Мотор» были по душе Саше Косареву. Их жаркие лозунги, их готовность к штурмам, к тому, что можно было назвать строительным пафосом, бросались в глаза.
— Но что же делать, ребята, если время этих яростных штурмов отходит в прошлое, если новые времена требуют от нас решения новых, качественно более высоких задач по освоению той самой техники, которую мы с вами монтировали в корпусах завода? И тут, ребята, штурмом ничего не добьешься!
Перед уходом еще долго митинговали на крыльце дома под майским звездным небом».
Особенно трудно стало на заводе перед самым пуском пятитысячного. Старались успеть к объявленному сроку — двадцать седьмому мая. Молодые парни по сорок восемь часов не отходили от станков. Целая смена отказалась уйти с конвейера и работала лишние сутки, чтобы выпустить юбилейный трактор.
В последнюю ночь на сборку моторов вышли бригады «Правды» и ЦК комсомола.
И вот наступил торжественный момент, ради которого было предпринято столько героических усилий.
27 мая в 23 часа 15 минут трактор № 5000, окрашенный в красный цвет, с надписью на радиаторе «Пятитысячный — комсомолу» был готов к спуску. Честь свести его с большого конвейера была доверена генеральному секретарю ЦК ВЛКСМ Александру Косареву.
В книге «Большой конвейер» правдиста Якова Ильина, очевидца событий, есть этот эпизод.
«На спуске Ларичев влезал на трактор вместе с секретарем ЦК комсомола. Учил его, как сводить трактор с конвейера, тот умел рулить, но скорость трактора туго поддавалась, и он сидел на пружинящем сиденье напряженно, насуплено. На него смотрели тысячи глаз.
— Понимаю, понимаю, — говорил он Ларичеву и дергал рычаг к себе.
Ларичев стоял за его спиной, поправляя его движения, тот уже действительно понял, в чем дело, и, дернув неожиданно резко рычагом, рванул трактор с конвейера.
…Трактор уже был в последнем гнезде. Секретарь комсомола стоял сбоку взволнованный; у него сразу появился вид азартного, задетого за живое мастерового; проходившие мимо него девушки шепотом спрашивали у соседей: «Это который же секретарь, вот этот маленький?» И, оглядывая его, в спецовке и голубой майке, они не то разочарованно, не то одобрительно говорили: «Это наш».
Да, он действительно был «наш»… Вот он стоял такой, как он есть, — невысокий и плотный, взволнованный только одним — как бы свести трактор, ни на кого не наехав, как бы правильно «включить скоростя».
Ларичев стоял рядом с ним, и это успокаивало.
— Пора? — спросил он, когда трактор поравнялся с ним.
— Да, — отвечал Ларичев, — лезь. — И подал ему руку, чтобы удобней было вскарабкаться.
Секретарь легко вспрыгнул и сел сразу на сиденье. Правой рукой он взялся за руль, левую положил на головку рычага первой скорости.
— Так, — в спину ему дохнул Ларичев, — не бойся, дергай.
Секретарь с силой потянул рычаг к себе, и трактор, уже ступив передними колесами на площадку, вздрогнул и сошел с ленты.
Когда секретарь сел к рулю, по толпе прошел шорох — его узнали комсомольцы.
Неожиданно цех смолк — ощущение внезапно наступившей тишины, в которой явственно слышался треск мотора, как бы сковало толпу. Стало тихо, как в непогоду, перед грозой, все притаилось — и тут упал возглас, упал, как первая капля, упал, и за ним последовали тысячи других возгласов. Секретарь комсомола слышал их отдаленно, вернее, видел их по движениям губ. Мотор шумел, и он все силы, все напряжение мускулов вложил в то, чтобы, проведя трактор по настилу пола четыре-пять шагов, сразу остановить его. Он дернул другой рычаг, и трактор остановился. Обтирая лоб, секретарь размазал на нем пыль и пот. Утираясь платком, поданным кем-то из толпы, он оглянулся и увидел сотни голов, сотни глаз, радостных и возбужденных, сотни улыбок…»
На торжественном митинге 28 мая выступил Косарев. Он поставил перед комсомольцами новые задачи:
— Сегодня вы одержали первую крупную победу. Было бы ошибкой успокаиваться на этом. Вы должны, вы обязаны освоить технику дела, стать носителями планового режима, четкой организации труда…
Вперед от пятитысячного к пятидесятитысячному!
Его слова были встречены шквалом рукоплесканий.
В приветствии участников митинга Центральному Комитету ВЛКСМ говорилось: «Передавая ЦК ВЛКСМ в лице его генерального секретаря тов. Косарева пятитысячный трактор, просим Центральный Комитет по его усмотрению присудить этот трактор лучшей комсомольской машинно-тракторной станции».