Комната чудес
Шрифт:
– Немедленно уволить.
– С огромным удовольствием покину вас, господин президент – генеральный директор, – ответила я.
Я вышла из зала заседаний в непередаваемом настроении. Я думала, что буду рыдать. Вместо этого я хохотала.
Глава 5
Да или нет?
Я все испортила. Цель номер два была безнадежно провалена. Но одно я усвоила твердо: я больше не стану работать, как работала прежде. Я боялась, что мне будет плохо, но уже на следующий день у меня с плеч свалилась огромная тяжесть. Теперь я могла дни напролет проводить в палате Луи. Я рассказала ему, что со мной произошло и как я разобралась с этой старой свиньей – гендиректором
Луи по-прежнему лежал без движения. Я изо всех сил старалась делать вид, что меня ничто не сломит, и пыталась внести в его существование хоть какое-то разнообразие. Врачи высказались достаточно определенно: скорее всего, он ничего не слышит и не ощущает, но все же есть крохотная возможность, что это не так, и я цеплялась за нее, показывая ему, что его мать борется, что его мать не сдалась.
По вечерам, когда я возвращалась домой и мне больше не надо было держать лицо, наступала фаза отчаяния – жестокого беспримесного отчаяния. Я давала волю слезам, выпивала стакан красного вина, затем второй, затем приканчивала всю бутылку. Вроде бы мне становилось легче. Сознание плыло, и я проваливалась в полудрему. В моих грезах наяву Луи успевал вовремя затормозить на краю тротуара, оборачивался и складывал пальцы в традиционном серферском приветствии, означавшем: «Не парься, мам, все под контролем». Мы вместе смеялись, я брала его под руку, и мы шагали дальше, к Восточному вокзалу. Утром реальность возвращалась. Я просыпалась с тяжелой головой, запивала чашкой кофе таблетку парацетамола и, не ответив на эсэмэски и мейлы матери, шла в больницу.
Через три дня после исторической пощечины я, прихватив официальное уведомление об увольнении, отправилась к адвокату и описала ему произошедшее. Поначалу он скривился и сказал, что мое дело труба, но я вытрясла из рукава припасенные на этот случай козыри: пятнадцать лет беспорочной службы в «Эжемони», сплошные похвалы и поощрения, несколько десятков пиратских аудиозаписей, свидетельствующих о царящем в компании сексизме, и – приятный сюрприз для меня – мейл от одной из немногих женщин, присутствовавших на роковом совещании и готовой на условиях анонимности выступить в мою поддержку.
Лицо адвоката разгладилось. Мои аргументы выглядели железобетонными, и дело обещало богатые перспективы. Ни за что на свете такая фирма, как «Эжемони», весь бизнес которой строится на доверии женщин всего мира, не рискнет быть втянутой в сексистский скандал, потому что он обернется бойкотом, потерей десятков миллионов евро и беспрецедентной травлей в СМИ. Адвокат предложил немедленно начать финансовые переговоры, по результатам которых я буду материально обеспечена на многие годы вперед. На его взгляд, я могла рассчитывать на пятьсот – шестьсот тысяч евро, и это далеко не предел: если хорошенько припугнуть великого маниту, мы вытрясем из них гораздо больше.
Мы отправили адвокатам компании запись одной из любимых шуток главнокомандующего «Эжемони». Микрофон включен. Поехали! Маркетологи представляют новую рекламу с участием актрисы Дженнифер Престон-Конвелл –
– Она плохо стареет, эта ваша Дженнифер. Мы с ней на фотошопе разоримся. Если хотите знать мое мнение, ей не помешала бы легкая липосакция.
Тишина. Присутствующие смущенно молчат. Затем раздается смех – это ржет мистер Биг Босс:
– Интересно, почему у нее при такой жирной жопе такие маленькие сиськи? Надуйте ей сиськи и сдуйте жопу. Так и быть, на этот раз сойдет. Но подыскивайте ей замену, да поживее, не то наши продажи полетят к чертям собачьим, и вы вместе с ними.
– Это джекпот! – с восхищением воскликнул мой адвокат, и в его алчных глазах блеснула слеза.
Врачи решили отменить Луи все препараты на девятый день. Угроза инфекции миновала, гематомы постепенно рассасывались. Мне хотелось верить, что Луи на пути к выздоровлению, но мне объяснили, что только теперь, когда кому перестали искусственно поддерживать, можно будет оценить его реальное состояние. Надо ждать, появятся ли признаки того, что он приходит в сознание. Сколько ждать? Дня через два ситуация прояснится. Терпите. Мужайтесь.
Я пережила эти два дня ожидания, но со слезами на глазах – в буквальном смысле слова. Я беспрестанно плакала. Не могла думать ни о чем, кроме Луи. О том, как мне без него плохо. Как невыносимо. Продавщица в булочной здоровалась со мной, а я принималась рыдать, потому что увидела в витрине печенье макарон, которое обычно покупала сыну. Я включала радио, но разносившиеся по пустой квартире звуки вгоняли меня в еще большую тоску. Если я шла по улице и мне навстречу попадался парень на скейтборде, я едва не теряла сознание. Стоило мне завидеть грузовик, как у меня начинался приступ удушья, и приходилось садиться на скамейку. Моя жизнь превратилась в череду непосильных испытаний.
Голова по утрам уже не просто болела, а раскалывалась. От одной бутылки вина я перешла к двум. Больничный персонал быстро меня раскусил. Ко мне подослали лучшего эмиссара в лице Софи Даван. Все знали, что она мне нравится, и решили на этом сыграть. Она со мной поговорила – максимально мягко. Призвала меня к активным действиям, дала телефон знакомого психиатра, настоятельно советуя немедленно пойти к нему на прием. У вас проблема, сказала она, что в вашем случае неудивительно, и ее, пока не поздно, надо решать. Пообещайте, что позвоните ему. Обещаю, Софи.
Никому я не позвонила. Я как будто онемела. Как будто высохла изнутри. Адвокат сообщил, что торговля идет успешно и «Эжемони» предлагает около миллиона евро. Его голос по телефону звучал ликующе, но мне эта новость не доставила никакого удовольствия. Я приняла ее к сведению, вот и все.
Эти несколько дней открыли мне глаза на реальный ужас моего существования. Кроме работы и сына у меня не было ничего. Я была никем. Моя личная жизнь истончилась до состояния папиросной бумаги. В последний раз я занималась сексом десять долгих месяцев тому назад.
Тем не менее раньше я была очень даже ничего. Пожалуй, чуть выше среднего. Стройная, рост метр шестьдесят восемь, выразительное лицо, орехового цвета глаза, густые, красивой формы, чувственные брови, которые я сознательно не выщипывала, потому что они привлекали внимание к глазам. Пышная темная шевелюра – моя парикмахерша называла ее пылающей, наверное, чтобы я не так огорчалась, безуспешно пытаясь ее укротить. Чаще всего я собирала ее в пук на затылке и закрепляла с помощью карандаша. Мне нравился этот жест. Когда-то давно, еще девчонкой-подростком, я любила поднять руками гриву своих непослушных волос, свернуть их, открыть шею и всей кожей ощутить вибрации свободы.