Комната с призраком
Шрифт:
Эта мысль наполнила его страданием; чужая печаль, придя извне, завладела его телом, сознанием, волей. Он повернулся и вышел; пошатываясь, добрел до своей комнаты; одну за одной зажег все свечи — на письменном столе, у кровати, в канделябрах, укрепленных вдоль стен. Если бы там было двести свечей, он зажег бы их все, чтобы не чувствовать бездны чужого горя.
Спрятав лицо в ладонях, он сидел перед зеркалом, боясь взглянуть в отражение… Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он опустил руки. Неровные морщины избороздили лоб, глубокие складки пролегли от крыльев носа к уголкам губ… Тристама не покидало ощущение, что, чем дольше он всматривается, тем больше меняется его лицо. Словно лицо другого человека. В это мгновение он обратил внимание на цвет глаз: вместо карих из зеркала на него смотрели серо-стальные, с тем странным выражением, которое иногда мелькает во взгляде французов. По мере того как он вглядывался, лицо начало подергиваться, расплываться. Еще минута, и на него смотрело лицо сумасшедшего.
Утром его нашли сидящим перед зеркалом и невнятно бормочущим слова какой-то молитвы.
Д. Д. Бересфорд
МИЗАНТРОП
Перевод А. Бутузова
С тех пор, как я вернулся с острова и много раз пересказывал эту историю, я начал сомневаться, не обманул ли меня тот человек. В глубине души я чувствую, что он не мог так поступить, и тем не менее мне трудно противостоять вежливой иронии, с которой слушатели встречают мое повествование. Здесь, на твердой земле, все происшедшее кажется невероятным, тогда как на острове признание того человека звучало предельно убедительно. Однако все на свете определяет окружение, и я даже благодарен нынешним обстоятельствам за то, что они столь благотворно влияют на мой рассудок. Никто так не ценит тайн, что встречаются в нашей жизни, как я; однако когда такая тайна порождает обилие смутных раздумий, лучше забыть о ней. Естественно, я не очень-то верю всей этой истории. Иначе мне пришлось бы отыскивать в себе вместилище человеческих пороков. И самое страшное — я не знаю наверняка, какие это пороки.
Прежде чем начать рассказ, я бы хотел, чтобы вы отбросили удобное и весьма тривиальное объяснение, подразумевающее помешательство моего собеседника, и остановили свой выбор лишь на одном из двух: отвергнутая любовь или преступление. Увы, человек по натуре своей романтик, и во все времена ему было свойственно избегать излишне очевидного.
Много лет назад некий землевладелец пытался выстроить дом на скалистом островке под названием Галланд. Недружелюбная почва не приняла строение: не прошло и двух недель, как его усилия обратились прахом. Остатки фундамента увезли с острова и построили на берегу скромную церквушку; ее до сих пор можно увидеть там.
Однажды мы были проездом в городке Тревон и долго осматривали это место, вероятно, в слабой надежде, что один из нас, сам того не подозревая, раскроет причину столь поразительного недружелюбия островка.
Из этого визита мы не извлекли ровным счетом ничего, если не считать косвенного подтверждения некоторых психометрических теорий, уже набивших к тому времени изрядную оскомину. Мы сравнивали прежнюю, неудачную попытку покорить Галланд и нынешнее, успешное освоение.
Новоявленный мизантроп обосновался и провел на Галланде целую зиму — и поныне существовал там. Разумеется, теперь факт его проживания на груде безобразных камней вызывал толки и среди местных жителей, для которых отшельник был лишь на малую толику безумнее туристов, шумные компании которых специально прервали в этом году путешествие в Бедрутан, чтобы остановиться и поглазеть на едва различимую вдали хижину, как заплата прилепившуюся к рваной поверхности сгорбленного островка.
Мы все разглядывали этот странный клочок суши. Ничего примечательного, и все же… напряженные раздумья обуревали нас. Все, чего я неуемно жаждал тогда — какого-нибудь необыкновенного приключения, — привело меня как-то вечером на мыс Гунвер Хэд, откуда далекий свет неприметной хижины казался золотистым мхом, проросшим на сумрачной поверхности вод.
Что-то очень близкое, человечное почудилось мне в его мерцании и окончательно побудило решиться на вылазку. Возможно, сюда примешивалась некоторая симпатия к отшельнику, добровольно отрекшемуся от суетного общества людей. Был ли он безумцем, преступником или разочаровавшимся в жизни человеком — эти вопросы подтолкнули меня искать ответ в путешествии. Бушевала гроза, грохотал прибой, а я все стоял на берегу. Крохотное желтое пятнышко потухло, и только завеса брызг, скрывавшая черный Галланд, представала глазам всякий раз, когда его касался луч маяка.
Решиться было нетрудно, но пока я дожидался тихой погоды — чтобы море позволило лодке с припасами причалить к отстоявшему на две мили от берега островку, — меня переполняли неуверенность и сомнения. До завершения поездки я решил ни с кем не делиться ими, и пусть мои друзья счастливо полагают, что я отправляюсь на рыбалку, — я решил рассказать им обо всем, только когда вернусь.
Знакомый лодочник отыскал меня в гостиничной таверне и сообщил, что погода располагает к отплытию. Вовремя вложенная в ладонь монета предупредила его излишнюю словоохотливость, и вскоре мы были в пути.
Мое волнение нисколько не уменьшилось, когда мы приблизились к скале и увидели одинокую фигуру единственного обитателя, ожидавшего нашего прибытия. Должно быть, он уже успел заметить сверх необходимого нагруженную лодку, и я мысленно подыскивал приличествующие случаю извинения за непрошеное вторжение. Цивилизованные формы общения не смогли бы выразить моей симпатии, обнаружив лишь — так мне казалось — единственной причиной моего визита неуемное любопытство. Сидя на корме, я сумрачно размышлял, были ли до меня на острове посетители, и не решался спросить об этом у лодочника.
Волнение мое возросло еще более, когда мы подплыли ближе к единственной расщелине между скал, превращавшейся в крошечную гавань во время прилива. Я ощутил на себе взгляд стоявшего у самой водной кромки человека и неожиданно пал духом, решив, что я не вправе навязываться незнакомцу и будет лучше, если я останусь в лодке до завершения разгрузки, а там вернусь в Тревон. Я так утвердился в своем намерении, что, когда лодка коснулась носом края скалы, поспешно отвернулся, стараясь не смотреть на человека, из-за которого я и очутился в этих краях, и внимательно разглядывал сгорбленную спину мыса Тревоуз, представавшего в совершенно незнакомом ракурсе.
Из продолжительного созерцания меня вывел голос отшельника.
— Прекрасная погода, вы не находите? — заметил он с некоторой, как мне показалось, напряженностью.
Чуть раньше с этими же словами он обратился к лодочнику, который теперь переносил груз в хижину.
Я поднял голову и стоически выдержал его взгляд. Незнакомец рассматривал меня с видимым напряжением, словно старался запечатлеть в памяти черты моего лица.
— Да, — с готовностью отозвался я, — слава Богу, шторм кончился. За эти дни вы, вероятно, истратили последние припасы?
— Кое-что осталось, — ответил он. — Несколько дней ничего не решают… Вы остановились на берегу? — он кивнул в сторону залива.
— Так, небольшая экскурсия. Возле Тревона превосходные пляжи…
И мы принялись оживленно обсуждать виды окрестностей, словно два незнакомых джентльмена, сошедшихся за бокалом вина на скучном рауте.
— Полагаю, вам еще не приходилось бывать на Галланде? — отважился он наконец, когда лодочник уже управился с грузом и был готов отплыть.