Композитор
Шрифт:
Он говорил и говорил, живо комментируя каждый эпизод. Норкин слушал с двойственным чувством. Порой ему казалось, что мальчик достаточно тонко чувствует музыку и дает верные советы. Его голос звучал твердо и убедительно, как у опытного преподавателя. Однако то, что уверенный подросток совершенно не знал названий музыкальных инструментов, говорило о чудовищном шарлатанстве. Для него все инструменты со струнами – были скрипкой, а все духовые он называл трубой.
– Подожди! – резко остановил поток слов дирижер и снял головку с иглой с пластинки. Он потряс растопыренными
Марк, по выработавшейся за годы скитания привычке, хотел соврать самым убедительным и невинным голосом, но в последний момент воздержался.
– Нет, в музыкальную школу я не ходил, – сипло ответил он.
Норкин чуть не задохнулся от возмущения.
– Да как же ты можешь давать мне советы! Мне – музыканту и дирижеру! Ты несешь такую тарабарщину, что я буду последним дураком, если тебя послушаюсь. Тебя невозможно понять. Ты говоришь, как деревенская бабка, впервые попавшая в город. Ты путаешь скрипку и альт, не имеешь понятия о виолончели, а такие слова, как валторна и тромбон, ты хотя бы слышал?
– Я умею слушать музыку. И запоминаю ее.
– Я тоже не глухой! – Норкин схватил нотную запись и ткнул в скрипичный ключ. – Вот. Как называется этот знак?
– Не знаю.
– Мальчик, ты не знаешь даже скрипичного ключа. О чем я могу с тобой говорить!
– Я покажу вам, где музыканты ошибаются.
– Чушь! Не скрою, у тебя достаточно тонкий слух. Но к музыке он не имеет никакого отношения. Сначала надо выучить ноты, научиться играть самому, знать названия музыкальных инструментов, состав оркестра, прослушать вживую мировую классику и уметь читать партитуру, а уж потом мы сможем с тобой говорить на одном языке! Понял?
Марк насупился и уткнул взор в пол.
– Я знаю состав вашего оркестра и музыку, которую вы репетируете, – упрямо бубнил он.
– Музыку, – передразнил дирижер. – Это знаменитая симфония! Как она называется? – Марк молчал. – Я так и думал. Ты даже этого не знаешь, а еще даешь мне советы. Что ты там наплел? Третий справа во втором ряду дергал не ту струну! А я, старый дурак, слушал. Да знаешь ли ты, что третий справа во втором ряду играет на гобое! У гобоя нет струн, в него дудят!
Норкин рассмеялся и махнул рукой:
– Ох, и рассмешил ты меня. Тебе и впрямь надо на эстраду. Проваливай, пока я в тебя чем-нибудь не запустил. Иди, иди.
Марк Ривун понуро направился к выходу. Его маленькая душа сжималась не от обиды, ее переполняло и разрывало на части безмерное удивление. Как он мог перепутать духовой инструмент со струнным? Неужели самый тонкий орган чувств – слух, изменил ему? Неужели огромные уши, на которые он полагался больше, чем на глаза, предали его? Ведь не мог же дирижер обмануть. Он слышал, что тот говорит искренне. Дирижер нуждается в помощи, но не верит Марку, потому что он совершил грубую ошибку. Третий справа играл на гобое. Как он мог так обознаться!
Альберт Норкин равнодушно взирал на согнутую спину и грязные
Мальчик взялся за дверную ручку. Даже дверь под его тонкой рукой распахивалась беззвучно. Сейчас непрошенный гость удалится, Норкин допьет коньяк, спустится на сцену и объявит о своем решении.
Уже распахнув дверь, Марк резко обернулся. Его лицо было столь же непроницаемым, но голос звучал радостно и емко.
– Я всё понял. Я понял, в чем ошибка. Послушайте, я был за сценой, а вы лицом к ней. То, что для вас было право, для меня – лево. И наоборот. Третий справа музыкант для вас – третий слева. Я его не видел, но он должен быть пожилым, пользовался бумажной салфеткой, хотя насморка у него нет.
– Карамышев, – прошептал Норкин. Три дня подряд этот интриган нервировал дирижера своими сопливыми салфетками. Белая бумажка неизменно отвлекала Норкина от партитуры. – Откуда ты знаешь, что у него нет насморка?
– Я слышал. Он сморкался натужно, сухим носом.
– Вот скотина! А еще что ты слышал?
– Он постоянно опаздывал в мелодию. И самую толстую струну дергал сильнее, чтобы она резала слух и сбивала остальных.
– Ты ни разу на него не взглянул, а только слышал?
– Я не выглядывал из-за занавеса. Я слушал музыку.
– И ты можешь описать остальных музыкантов?
– У вас в оркестре семьдесят шесть человек. Сорок пять мужчин и тридцать одна женщина. На скрипках играют… Извините, на инструментах со струнами…
И странный подросток стал перечислять, кто в каком порядке сидит на сцене, какой у него инструмент и приблизительный возраст музыканта. Иногда он добавлял: это грузный человек, его стул расшатан и спинка скрипит. Норкин сам не смог бы так подробно описать свой оркестр. Он сидел потрясенный и отказывался верить услышанному. Здесь какой-то подвох. Невозможно ушами увидеть такие подробности. Мальчик наверняка долго подглядывал за репетицией.
В какой-то момент Марк остановил поток слов и спросил:
– Я вижу, вы мне не верите. Разве я ошибаюсь?
– Ты говоришь правильно. Ты точно рассказал, кто где сидит и как выглядит его инструмент. Но ты все это видел! Зачем ты обманываешь меня?
Марк насупился и ушел в себя. "Сейчас он признает свою хитрость и извинится, – решил Норкин. – Но сути это не меняет. У мальчика действительно уникальный слух, и грех этим не воспользоваться. Пусть он извинится, я поставлю его на место, и после этого мы продолжим работу. Я приму его замечания, но главным останусь я!"