Компромат на Ватикан
Шрифт:
– Знайте же, – сказала она мне с мрачной решимостью, – что ежели бы мой возлюбленный погиб, я бы немедленно наложила на себя руки, и адский пламень не напугал бы меня!
Я пробормотал какие-то общие фразы, думая при этом только об одном: ах, кабы мне такую любовь! Да я заложил бы душу врагу рода человеческого за то, чтобы оказаться на месте Серджио!
Однако немота сковала уста мои. Чудилось, сражаясь плечом к плечу с молодым римлянином против его недругов, я принял на себя некие моральные обязательства, побуждающие меня накрепко запереть сердце и уста. Они оба, и Антонелла и Серджио, видели во мне токмо благородного защитника, поборателя разбойников. Ну
Словом, я молчал, как рыба, как пень, как мертвец, лишь изредка делая на устах улыбку, и не удивлюсь, если Антонелла в конце концов сочла меня за полного stupido, выражаясь на здешнем наречии. Успеть окончательно разувериться в моих умственных способностях помешал, однако, истошный вопль, раздавшийся из приотворенного окна того дома, возле коего происходило описываемое действие:
– Антонелла! Антонелла! Где ты?!
– О Мадонна! Проснулась Теодолинда! – в ужасе выдохнула Антонелла и исчезла в полной таинственных теней глубине садика.
Чтобы удержаться и не ринуться вслед за нею (она ведь унесла с собой мое сердце, ну мыслимо ли телу без сердца жить?!), я принялся озираться и нашел-таки, что искал: тот самый нож, который разбойники выбили из рук Серджио. Подобрал, вручил ему. Это был длинный и узкий стилет, которым, как мне кажется, довольно трудно нанести рану болезненную, однако при известной ловкости можно так удачно чиркнуть по горлу, что противник даже и не поймет, как настигла его гибель. Я обратил внимание на его причудливую рукоять с завитком по низу, который при надобности мог защитить пальцы от брызг вражеской крови.
Серджио принял стилет, спрятал его. И мы с моим соперником-другом остались стоять лицом к лицу, совершенно не представляя, что делать с нашим знакомством дальше.
Россия, Нижний Новгород, наши дни
Говорят, убийцу всегда тянет на место преступления. Говорят также, что в присутствии убийцы раскрываются раны жертвы и мертвая кровь начинает струиться из них.
Тоня стояла посреди двора, тупо глядя, как из-под земли выбивается, пузырясь, ржавая, словно окровавленная вода.
– Батюшки! Опять канализацию прорвало! Да что же это такое, в конце-то концов?!
Возмущенный голос, раздавшийся совсем рядом, вернул ощущение реальности происходящего. Тоня оглянулась. Рядом стояла женщина – по виду слегка за пятьдесят, с сухим интеллигентным лицом, на котором еще весьма отчетливо сохранились, как принято писать в романах, следы былой красоты. На ней была маленькая черная шапочка из каракуля – весьма кокетливая и дорогая, как успела заметить Тоня, – и черный же каракулевый жакет: благо морозы еще не особенно свирепствовали. Тоню, правда, все время морозило, она даже надела нынче дубленку, однако от чего морозит, от застарелого страха, нечистой совести или перемены климата, трудно было сказать. Скорее всего, из-за перемены климата – в Нанте и Париже еще вовсю цвели розы. Это в ноябре-то, можете себе представить?! Видела эти розы Тоня лишь позавчера, а кажется, сто лет прошло после возвращения домой. Другой мир, другая погода! В Нижнем уже дважды выпадал снег, однако пока не лег, ибо общеизвестно: прочен лишь третий снег, и то если ложится на мерзлую землю. Настоящими морозами же еще покуда не пахло… пахло прорвавшейся канализацией.
– Надо, наверное, какую-нибудь техпомощь вызывать или слесарей, – беспомощно сказала Тоня, удивляясь, какое вообще-то ее дело. Ни к канализации, прорвавшейся в этом дворе, ни к самому двору, ни к дому – облезлой панельной девятиэтажке – Тоня не имела никакого отношения. Зато она имела некоторое отношение к убийству, совершившемуся две недели тому назад вот в этом подъезде, на седьмом этаже.
– Пойду вызову, – сказала женщина в черной шляпке, делая шаг к подъезду, из которого только что вышла, но вдруг снова обернулась к Тоне и внимательнее взглянула в ее лицо: – Извините, я вас нигде не могла видеть?
Тонино сердце предательски ухнуло в пятки. Нет, не может быть, ее никто не видел в тот страшный вечер, подъезд был абсолютно пуст. Просто на воре шапка горит, вот в чем штука.
– Нет, я вас определенно где-то видела, и совсем недавно! – настаивала черная шляпка. – Да господи же! Вы ведь на телевидении работаете, да? На канале «Собеседники»? Вы ведете передачу «Итоги дня»! Вы – Юлия Татищева!
Тоня с трудом сдержала нервическую судорогу, внезапно пробежавшую по лицу. Не в первый раз на нее начинают пялиться либо восторженно, либо возмущенно, то почтительно, то грубо выспрашивая, не она ли та самая, очень в Нижнем знаменитая… Юлия Татищева никогда не нравилась Тоне своей манерностью и неряшливым нижегородским выговором, поэтому она всячески открещивалась от «родства» с ней. Вот и сейчас – первым побуждением было воскликнуть: «Это не я!» – однако она сдержалась и скроила притворную мину скромницы.
Да ведь эту любительницу пялиться в телевизор ей, не иначе, сам бог послал. Она наблюдательна, это видно сразу. Впрочем, Тоня будет благодарна за самую незначительную информацию, которая позволит ей убедиться: о ней по-прежнему никто не подозревает, она по-прежнему в стороне от этого темного дела.
– Ну, не вижу смысла скрываться, если уж вы меня узнали. – Тоня улыбнулась с максимальным добродушием. – Да, меня зовут Юлия Татищева. А вас как величать прикажете?
– Людмила Михайловна Матушкина. Вы не представляете, до чего же мне приятно с вами познакомиться, Юлечка. Я вами восхищена, просто восхищена. Вы такая красивая девочка, так прекрасно держитесь, у вас такой приятный голосок, а главное – вы такая умница!
Что-то это до боли напоминало Тоне… какие перышки, какой носок, и, верно, ангельский быть должен голосок… Ох и льстивая лиса эта Людмила Михайловна Матушкина! А какой сыр ей нужен, интересно? Нету у Тони никакого сыра! Или и впрямь Людмиле Михайловне нравится эта бесцеремонная, бестактная Татищева?!
– Что же привело вас сюда, Юлечка? – сияла глазками Людмила Михайловна. – Конечно, репортаж «Итогов дня» о нашем доме был бы очень кстати. Это же проклятье какое-то, а не дом. Воду вечно отключают – то холодную, то горячую, лампочки над подъездами выкручивают, на стенах пишут разные гадости, а у нас, во втором подъезде, лифт то вовсе не работает, то доползает только до шестого этажа.
«Извини, но придется немножко пройти пешком. Лифт у нас какой-то увечный, только до шестого поднимается, а я живу на седьмом. Переживем как-нибудь?»
Тоня зябко передернула плечами. Лучше гнать подальше эти опасные, непрошеные воспоминания! Впрочем, они потому и зовутся непрошеными, что являются без всякого спросу.
– Помните, у Булгакова была нехорошая квартира номер 50? – долетел до ее сознания возмущенный голос Людмилы Михайловны. – Вот у нас такой же подъезд нехороший! Тут две недели назад на седьмом этаже произошло совершенно загадочное убийство, и, вообразите, никто ничего до сих пор не знает, не ведает.