Комсомолец
Шрифт:
Я посмотрел на свою руку: слабосильную на вид, с пальцами карманника или музыканта. Заметил на ней несколько тонких белых шрамов – чужих, незнакомых. Это точно не рука того известного боксера. Да и не родился тот еще. Не появился на свет в шестьдесят девятом и я. Мои родители лишь год назад познакомились на летней студенческой практике в Кингисеппе. Им и в голову пока не приходило, что будущий старший сын пойдет по их стопам. Но выберет для учебы не Ленинград, и даже не Москву.
На вопрос, где нахожусь (в этой реальности или во сне), я ответил еще час назад: в Зареченске, тут не могло быть никаких сомнений.
Не
Догадывался, и чье тело занял.
Я поправил на груди комсомольский значок. Подумал: «Такое могло только присниться». Покачал головой: все еще не верил в реальность происходящего. Провел языком по сухим губам. Вспомнил лицо со впалыми щеками и голубыми глазами – того молодого паренька, которого рассматривал сегодня в зеркале. Знакомое лицо. Потому что я точно его видел раньше. И даже вспомнил, где именно. На фотографии.
«Александр Усик, – мысленно произнес я. – Вот такие пирожки с капустой. Лучше бы мое сознание переместили в меня молодого. Или хотя бы в того боксера».
Сжал кулаки, посмотрел на острые костяшки, обтянутые тонкой кожей.
«Не боксер. Точно не боксер».
Печально известного в Зареченске Сашу Усика, телом которого я теперь управлял, журналисты в будущем окрестили иначе: Комсомолец.
Глава 2
Светлану Пимочкину в тысяча девятьсот семидесятом году убил маньяк. В этом не сомневалась ее родная сестра, проводившая собственное расследование. По словам Людмилы Сергеевны, к тому же выводу в начале семидесятых пришло следствие. Об этом же в семидесятом шептались на кухнях Зареченска (официально о маньяке тогда не говорили), тоже по словам Гомоновой. Похожую версию уже в девяностые выдвинули и журналисты, выплеснувшие на страницы зареченских газет старые криминальные истории.
Пимочкина погибла в промежутке между одиннадцатью часами вечера и полуночью. Двадцать шестого января в начале первого ночи ее обнаружил на аллее Пушкинского парка, в нескольких шагах от памятника случайный прохожий. Уже мертвую. С пробитой головой. Там же потом нашли и орудие убийства – обычный молоток, какие в те времена использовались и продавались повсеместно. Точно такой же, каким маньяк убил до нее двух других женщин. А после проломил голову и четвертой, ставшей последней из его известных жертв.
Личность маньяка осталась неизвестной. Все свои преступления он совершил по схожей схеме. Подходил к молодым женщинам со спины, оглушал молотком. Потом оттаскивал их в кусты или, как с первой жертвой, в павильон на детской площадке. Насиловал. И добивал одним ударом молотка. Из общего ряда выбивался лишь эпизод с Пимочкиной: сексуальное насилие к ней маньяк не применил, потому что убил девушку первым же ударом. Перестарался, в тот раз не рассчитал силу, так полагала Людмила Сергеевна.
Она знала о действиях и жертвах зареченского «маньяка с молотком» намного больше, чем писалось в газетах. Гомонова лично беседовала со всеми, кто находил жертв маньяка, разговаривала уже в конце восьмидесятых с отставными милиционерами, что расследовали убийство ее сестры. Выдвинула множество собственных предположений, попыталась подтвердить их фактами. Много часов провела в архивах и библиотеках. Расследование смерти Светланы Пимочкиной заменило ей личную жизнь.
Моя институтская кураторша собрала много информации по тем событиям шестьдесят девятого и семидесятого годов. Мы с приятелями приходили к ней домой (консультировались по вопросам дипломного проекта, да и просто пили чай), слушали ее рассказы, читали записанные ею рассказы очевидцев тех давних расследований, смотрели газетные вырезки, разглядывали фотографии. Гомонова была бездетной, рано овдовела. Рада была даже таким не слишком внимательным и тактичным собеседникам, как мы.
Я с удовольствием слушал рассуждения Людмилы Сергеевны о том, почему «маньяка с молотком» из советского прошлого так и не поймали. Поглощал при этом килограммы пирожков, пирожных и прочих вкусностей: готовила Гомонова превосходно, а мой молодой организм постоянно требовал все новые партии белков и углеводом. Но если первые разы я наведывался к кураторше больше для того, чтобы отведать вкусностей, то после окончания института заходил к ней по-дружески, благо работал неподалеку от ее дома, на шахте «Юбилейная».
Главным обвиняемым в случившемся с ее сестрой несчастье Людмила Сергеевна считала неизвестного мужчину. Называла множество причин, по которым тот мог в семидесятом «забросить свою преступную деятельность»: умер, переехал, угодил за решетку, женился. Раздобыла список всех мужчин, осужденных в Зареченске после марта семидесятого года и вплоть до начала семьдесят первого. Попыталась проследить их дальнейшие судьбы. И узнавала: не появлялись ли по месту их нового, послетюремного, проживания убитые молотком женщины.
Поймать за руку бывших зэков она не смогла. Как и не обнаружила в криминальных сводках советских годов других похожих на убийства в Зареченске случаев. Однако она исследовала и иные пути, связанные уже не с убийствами при помощи молотка, а непосредственно с ее сестрой. Выяснила, кто из людей, имевших то или иное отношение к Светлане Пимочкиной, мог бы в теории решиться на убийство девушки. Помню, информацию об этих людях она складывала в отдельные папочки. На одной из таких папок красовалась надпись: «Комсомолец».
– Это правда, что ты живешь в общежитии вместе с нашим старостой? – прозвучал у меня над ухом тихий грудной женский голос.
Я повернул голову. Лишь сейчас заметил, рядом с кем уселся.
Крупная девица. Неплохо смотревшаяся бы рядом со мной… прошлым. Повыше меня нынешнего. Не полная – скорее, крепкая. С румяными щеками, похожим на небольшой шарик подбородком и длинными кукольными ресницами. Она смотрела на меня в упор, словно вела допрос. То и дело поправляла свою стрижку (должно быть, безумно популярную в это время: похожие сооружения я видел на головах двух третей сидевших в автобусе девчонок). Ее темно-русые локоны упрямо не желали лежать «правильно».
Вынырнул из пучины воспоминаний и рассуждений. Мысленно повторил вопрос соседки. Потому что в изложении девицы я его услышал, но не понял.
– Правда.
Девчонка прикоснулась к моей руке.
– А куда его ранили? – спросила она.
Вспомнил ее фамилию: Боброва.
– Кого? – переспросил я.
– Нашего старосту, конечно, – сказала Боброва.
– Кто его ранил?
Девица одарила меня презрительным взглядом, точно я только что доказал ей свою умственную неполноценность.