Конан и Копье Крома

Фрост Донован

В тот раз дрался не особенно долго — один волк, самец, полуоглушенный палочным ударом, повалился мальчику под ноги и был добит ударом игрушечного клинка в глаз, озверевшая же самка, крупная, поджарая, исполосовав когтями плечи Конана, была застрелена из лука подоспевшими охотниками из соседнего клана. Кстати, этого самого, в руинах деревни которого теперь копошился киммериец.

— Кром! — сквозь зубы выдохнул Конан.

Память о первых шрамах, заработанных в жизни, выплеснула на поверхность его раскаленной жаждой мести натуры новый счет к ванирам. И если раньше он собирался только передохнуть в деревне,

дать прийти в себя Эйольву и бежать дальше, то теперь это место, выходцы из которого некогда спасли его детскую жизнь, должно было вдосталь напиться вражьей крови.

Теперь он уже не торопился — оторвал от какой-то угольно-черной конструкции металлический прут, ворошил кучи серой, хрустящей окалины возле наковальни, внимательно вглядываясь в пыльный полумрак под ногами.

Он то и дело выуживал из окалины и водружал на наковальню различные сохранившиеся предметы — то серые бруски, бывшие некогда кувалдами, рукояти которых пожрал огонь, то лезвия топоров дровосеков в том же состоянии, то какие-то совсем уже непонятные скобы и прутки.

Куча становилась все внушительней, а Конан все чаще хмурил брови и поминал своего сурового бога, когда радостный возглас согнал с печной трубы устроившегося там и чистившего перья стервятника.

Из дверей кузницы Конан вышел, едва не приплясывая — все же многое в нем еще было от мальчишки, сурового, битого дикой жизнью и побывавшего в нешуточных боях, но мальчишки. Пятнадцать суровых северных зим уже разукрасили шрамами его лицо, покрыли тело узламимышц и изъели душу мстительными думами, однако они еще не придали серьезности озорным глазам и не навсегда прогнали улыбку с молодого лица.

Эйольв, который совершенно окоченел на морозе и был испуган возней в погорелом доме, только разинул рот. За все время пути варвар не сказал ему и двух слов, был дик и угрюм, а тут едва ли не визжал от восторга, размахивая над головой какой-то жуткого вида железякой.

В руке у Конана была заготовка под меч, успевшая только выйти из-под молота, со следами клещей, выбоинами, в окалине.

Глава 7

Я бы не стал этого делать на вашем месте, барон. — Говоривший придержал упавшее на лицо забрало шлема и раздраженным движением закрепил его в поднятом положении крюком.

— Когда вы будете на моем месте, вы поступите по-своему, а пока я хочу знать — почему, во имя Митры, ваш полк, представляющий авангард войска, несет такие потери, словно бы мы каждый день даем бой регулярной армии немедийцев или, на худой конец, какого-нибудь Офира?

Барон слегка пришпорил своего скакуна, и шелковая попона, накинутая на круп лошади поверх кожаной брони явно гирканского происхождения, заколыхалась и задела грубый крест из двух бревен, на котором умирал прибитый гвоздями киммерийский воин.

Собеседник его последовал за ним, разглядывая изящно вышитых руками несравненных пуантенских искусниц геральдических зверей на развевающейся попоне.

— Ну и что вы можете сказать? — Барон был явно раздражен первым замечанием командира передового полка и отыгрывался, пользуясь своим положением. — Пока вы еще держите ответ передо мной, однако, если дело пойдет так и дальше, вам не миновать объяснений

августейшей особе о причинах столь значительных потерь в гвардейском полку в столь незначительной кампании.

— Барон, я дам вам такие же объяснения, как и самому королю. — Голос говорившего гневно дрожал. — Мой полкотносится к панцирной кавалерии и предназначен по всем законам тактики для таранного удара на поле регулярного сражения…

— Да, да, для взламывания обороны противника стальными клиньями! Уж не вздумали ли вы учить меня воинскому искусству, а?

— Ни в коем разе, барон. — Короткая вспышка прошла, и командующий авангардом аквилонского войска взял себя в руки.

— Ну и хвала светоносным богам, побери меня прах! Вначале меня пытался учить этот выскочка, герцог Сайнийский — вы его знаете?

— Очень много наслышан о командире Северного Легиона, однако лично — не имел чести.

— Велика честь, — фыркнул барон. Он привстал на щегольских, вышитых жемчужным бисером стременах и обвел рукой, запрятанной в латную перчатку, окружающие их горы, склоны которых были густо усеяны мелким лесом и кустарником, а ледяные вершины терялись в косматых облаках, — Он примчался в столицу отсюда весь взмыленный, как вестовой, на взмыленной лошади уродливой местной породы и пытался объяснить мне, герцогу Орантису, и всему Магистрату, что аквилонская армия якобы бессильна перед местными варварами и силами природы. А его хваленый Легион, видите ли, справится с задачей куда как прекрасно.

И вот вам результат — герцог Антуйский, хвала Митре, находящийся в Венариуме с приказом Магистрата сместить этого выскочку, если того потребуют обстоятельства, присылает донесение… И знаете, что в нем?

— Никак нет, барон, — коротко, по-военному ответил командир полка, который держал руку все время на перекрестье меча, обшаривая глазами склоны, которые, как он уже убедился, могли в любое мгновение изрыгнуть тучи стрел или тучи кровожадных дикарей, вырастающих словно бы из самых недр Южно-Киммерийского Кряжа.

— Так вот, в бумаге содержится констатация факта, и без того известного членам Магистрата — Легион совер-шенно небоеспособен, укрепления в Венариуме не удовлетворяют никаким фортификационным требованиям, киммерийские кланы, подкупленные немедийским владыкой, прах его побери, объединяются и вскоре осадят форпост Аквилонской Короны. И вот мы здесь. Шесть тысяч лучшего войска Тарантии, идем по богами проклятой земле спасать этот самый Легион. А если это отвлекающий маневр немедийцев? Если их армия скрытно подошла к границе и теперь переходит Тайбор или Хорог? Однако мы отвлекаемся. Как насчет потерь? Только, прошу вас, без лекций по тактике и панических рассуждений о будто бы серьезной военной силе варваров.

Его собеседник мог попытаться объяснить, что панцирная кавалерия не может взломать вражеский фронт, ибо не видит перед собой вражеского фронта. Что его полк не обучен вести партизанскую войну и совершенно беззащитен в узких горных теснинах перед падающими из-под облаков каменными ливнями искусственного происхождения, ливнем стрел, бьющих из каждой каменной трещины, ночами в своих неукрепленных лагерях, когда горцы, словно дикие звери, подбираются к самым кострам, вырезая одними ножами часовых, калеча боевых коней, отравляя еду и воду.