Конан и осквернители праха
Шрифт:
Борода Ювиуса склеилась и поседела от высохшей соли: видно, вор пил морскую воду, не обращая внимания на ее вкус. Когда Конан нагнулся над трупом и вытащил свое оружие, оно вышло из груди мертвеца с жутковатым сухим скрежетом. На лезвии не было крови – только все та же соль, от соприкосновения с которой блестящая сталь уже начала местами чернеть.
...Но самый жестокий сюрприз поджидал Конана, когда он стал обыскивать мертвого вора в поисках похищенного перстня. Звезды Хоралы нигде не было видно!
Конан перерыл все еще раз. Перетряхнул каждую сумку, каждый кошель и карман. Прощупал
Он постоял над трупом Ювиуса, держа руку на рукояти кинжала и с сомнением разглядывая пухлое брюхо вора... Нет, решил он наконец. Кольцо со знаменитым сапфиром было великовато даже для этой прожорливой глотки. Без толку рыться у него в кишках.
Конан осмотрелся... Узкая, беловатая прибрежная полоса, пруды, причудливые соляные башенки... и с трех сторон – поблескивающая, чуть тронутая рябью водная гладь в туманном мареве миражей. Еще можно было бы обыскать небольшой участок суши на тот случай, если Ювиус, движимый хитростью или сумасшествием, куда-нибудь закинул кольцо. Огромный сапфир вряд ли затерялся бы даже среди этих трещин и кристаллов сверкающей соли. Но что делать с водой?.. Дюйм за дюймом прочесывать дно ядовитого моря?..
Вода была мелкой и прозрачной, словно стекло, а на дне виднелся слой светло-бурого пушистого ила. Конан попробовал ее на вкус, и его едва не стошнило. Та же мерзость, что и в прудах. Он извлек из поясного кошеля мелкую монетку, бросил ее в воду и стал смотреть, как она ляжет на дно. Попав в ил, монетка бесследно исчезла.
– Кром!.. – сказал Конан. Он говорил еще долго, но остальная часть его речи ни в коем случае не может быть воспроизведена на этих страницах. В самом деле, – притащиться в ад вроде здешнего, и ради чего?.. Чтобы упустить сокровище, а в довершение всех бед остаться еще и без воды?..
Потом он краем глаза отметил некое движение поблизости. Оказывается, высыхающее море было отнюдь не безжизненно. Какая-то извивающаяся тварь с широко разинутой пастью и змеистым хвостом – нечто вроде ската – с плеском вырвалась из воды и пролетела низко над поверхностью, словно камень, запущенный «блинчиками». Потом рыбина гулко плюхнулась обратно и ушла в глубину. К берегу побежали мелкие волны.
Конан последний раз цветисто помянул Крома, потом повернулся и пошел прочь...
Глава вторая
Могильные воры
Ветер пустыни бесцельно нахлестывал землю, словно возчик, направляющий к дому усталую, ко всему безразличную лошадь. Там, где вздымающийся склон рассекали сразу два глубоких оврага, несомый ветром песок изваял в обнаженных скалах целые ряды тонких шпилей, похожих на причудливые минареты. Когда между ними пролетал заблудившийся ветерок, слышались вздохи и перешептывания.
Из расщелины между двумя шпилями высунулась тупоносая голова ящерицы с медленно моргающими глазами. За головой последовало тело, приземистое, толстое, как у раскормленной домашней курицы. Под слоем солончаковой пыли блестела яркая радужная чешуя. Извиваясь,
Едва ли не из последних сил Конан-киммериец заполз в ущелье, по которому только что пробежала ящерица. Он был весь в пыли и очень ослабел от жажды. На нем еще болтались остатки бурнуса, обрезанного по колено, чтобы не мешал при ходьбе. С плеча свисал сморщенный бурдюк. Когда Конану случилось пить в последний раз, это была густеющая кровь его павшей кобылы. Не удивительно, что он проводил скальную ящерицу алчным взглядом охотника...
Он скатился следом за чешуйчатой тварью, уже не памятуя ни о какой осторожности. Попытавшись схватить ящерицу, он всем телом рухнул на нее сверху, ударился о песок и больно ободрался о длинные, как ножи, колючки куста. Сунув под себя руки, Конан нашарил чешуйчатое бьющееся тельце, сцапал его и вытащил добычу на свет Божий.
В руках у него был лишь сужавшийся к концу хвост. Хвост еще слабо подергивался. Конан поднял глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как все остальное удирало под кучу камней в нескольких шагах от него.
От жажды в голове стоял шум. Конан присмотрелся к оторванному хвосту. Он показался ему сухим и ороговевшим, но какую-то капельку жидкости из него все же можно было выжать. Он приложил хвост к губам и стиснул его в кулаке...
И тут совсем рядом с ним раздался голос!
– Как по-вашему, это человек или нет? – густым насмешливым басом спрашивал мужчина, восседавший на мохнатом горбу верблюда. «Корабль пустыни» неподвижно стоял возле каменной стены каньона. – Может, это песчаный троглодит, порождение бесплодных пустынь?..
Всадник, закутанный в дорожный плащ, был коренастым, белокожим и светловолосым. Несомненно, северянин, хотя сладкозвучная шемитская речь без запинки лилась из его уст.
– А я, Осгар, слыхал еще и другое... – Из-за поворота появился другой верблюд, поменьше, и на спине у него тоже сидел всадник. – Говорят, дикие горные обезьяны иногда похищают человеческую одежду и напяливают ее на себя, особенно когда у них мех выпадает от парши или чесотки...
– Воды!.. – прохрипел Конан, вложив в одно короткое слово всю гамму чувств. Кое-как он поднялся на ноги и прохромал к ближайшему верблюду, не сводя глаз с замызганного бурдюка, висевшего у северянина при седле.
– Эй, погоди-ка! – воскликнул Осгар и дернул поводья, так что его пустынный скакун попятился прочь. – Вода, если ты заметил, в здешних местах изрядная редкость! – И он нахмурился, с напускной суровостью глядя на киммерийца с высоты седла. – Мы по роду своих занятий торговцы, а это значит, что просто так мы своего имущества не отдаем. Что ты можешь предложить нам взамен?
К Осгару подъезжали все новые всадники. Их было около дюжины. Одни верблюды терпеливо пережевывали жвачку, другие тянулись мордами к пересохшим колючкам. Большинство всадников были курчавые черноволосые шемиты, моложе северянина и его козлобородого спутника. Некоторые посмеивались над жалкой наружностью Конана; их забавляло, как дразнил его Осгар. Другие смотрели на него с мрачным видом, стремясь, как все юнцы, выглядеть опасными и крутыми парнями.