Конан из Киммерии
Шрифт:
— О милосердный Митра… — Мертвенно-бледное лицо Балтуса матовым пятном маячило в сумерках.
Страшно выругавшись, Конан метнулся обратно сквозь заросли; аквилонец, спотыкаясь, ничего не соображая, побежал следом. На полпути, полуослепший, он налетел на вдруг остановившегося киммерийца и отскочил от него, как от железной статуи. Хватая воздух, Балтус услышал свистящее дыхание, прорывавшееся сквозь стиснутые зубы варвара. Тот словно застыл, впившись взглядом в темноту.
Аквилонец выглянул из-за плеча киммерийца — и волосы зашевелились у него на голове. В кустах, плотной стеной подступивших к тропе, что-то двигалось — не летело, не ступало ногами, скорее ползло, как змея. Но это была не змея. Сумерки скрадывали очертания, но было видно, что существо выше человеческого роста и не слишком крупное. От него исходило призрачное свечение, похожее на слабое голубое пламя. Собственно, только это свечение и можно было различить — словно пламя, приняв некую расплывчатую форму, двигалось по мрачному лесу к какой-то заданной цели.
Конан с проклятием метнул топор. Но существо, как будто не замечая, скользило дальше. Они наблюдали его всего несколько мгновений — высокое, неопределенных очертаний, точно сгусток призрачного пламени, плывущего среди кустарника. Затем оно скрылось с глаз, и в лесу вновь установилась мертвая тишина.
Издав приглушенное рычание, Конан ринулся сквозь сплетения зарослей к тропе. Пробираясь за ним, Балтус отметил про себя, что на этот раз проклятия варвара гораздо изощреннее и идут от души. Наконец он увидел киммерийца, стоявшего над носилками с телом Тиберия. Головы у тела больше не было.
— Тварь одурачила нас! — бушевал Конан, в ярости размахивая над головой мечом. — И я-то хорош! Попался как последний дурак! Теперь Зогар украсит свой алтарь последней из пяти голов!
— Но что это за существо, которое кричит, как женщина, хохочет, точно демон, и светится во мраке колдовским огнем? — неуверенным голосом проговорил Балтус, отирая бледное лицо.
— Болотный демон, — угрюмо ответил Конан. — Ладно, берись за палки. Доставим в крепость то, что осталось. По крайней мере, нести будет легче.
И с этой мрачноватой философской выкладкой он взялся за кожаную петлю и зашагал по тропе.
2
Колдун из Гвавелы
Крепость Тасцелан стояла на восточном берегу Черной реки, воды которой плескались у самого основания бревенчатой стены. Как и стены, все здания внутри крепости, включая главную башню (которую называли так в особо торжественных случаях), были выстроены из бревен. В башне располагался штаб гарнизона, высотой она превосходила стены, и с нее открывался прекрасный вид на окрестности. За рекой лежал огромный и непроходимый, как джунгли, лес, подступавший к болотистым берегам. На стенах по деревянному парапету день и ночь вышагивали часовые, наблюдая за густой прибрежной зеленью. Изредка среди кустов мелькала фигура человека, но часовые не поднимали тревоги: они знали, что из-за реки за ними тоже непрерывно наблюдают чужие глаза — горящие ненавистью, безжалостные, полные первобытной злобы. Непосвященному лес показался бы безжизненной пустыней, на самом же деле в нем кипела жизнь: под зеленым покровом обитали птицы, змеи, звери и самый свирепый из плотоядных — человек.
Там, в крепости, обрывалась цивилизация. Являясь передовым рубежом могущественных хайборийских народов, крепость Тасцелан была в то же время крайним оплотом цивилизованного мира на западе. За Черной рекой в лесном полумраке царила первозданная тишина: там, в плетеных хижинах, скалились насаженные на шесты человеческие черепа; в деревнях, обнесенных обмазанным глиной частоколом, полыхал ночной костер и грохотали барабаны, а угрюмые люди со спутанными черными волосами и глазами голодных змей молча точили острия копий. Эти глаза нередко с холодным блеском разглядывали из кустов часовых. Когда-то на месте крепости стояли их хижины — хижины темнокожих; их деревни были разбросаны и там, где сейчас раскинулись поля с бревенчатыми домами светловолосых поселенцев, и дальше до самого Велитриума, пограничного городка с вечно сумбурной жизнью, поднявшегося на берегу Громовой реки, и вдоль берегов реки, очертившей с запада Боссонское пограничье. К ним наведывались и купцы, время от времени туда забредали босоногие нищие служители Митры, и большинство их умерло там страшной смертью, но вслед за этими пришли воины, потом люди с топорами, и наконец в запряженных быками повозках прибыли женщины и дети. Огнем и мечом аборигенов оттеснили сначала за Громовую, а со временем — и за Черную реку. Но темнокожие никогда не забывали, что когда-то Конаджохара принадлежала им…
У восточных ворот Конана и аквилонца окликнула стража. Сквозь частые прутья решетки было видно, как дрожащее пламя факела отражается от гладкой поверхности стального шлема и в темных глазах воина, настороженно оглядывавшего поздних гостей.
— Открывай ворота! — рыкнул Конан. — Своих не узнаешь? — Тупое исполнение приказа неизменно раздражало варвара.
Ворота медленно открылись вовнутрь, и Конан со своим спутником вошли в крепость. Балтус огляделся. Он увидел, что с каждой стороны ворота снабжены башней, выступающей над стенами. Он также обратил внимание на узкие амбразуры, сквозь которые лучники во время штурма могли пускать стрелы, сами оставаясь в безопасности.
При виде зловещей ноши стражники что-то пробурчали и поспешили закрыть ворота. Они так торопились, что древки копий в их руках глухо брякнули друг о друга, и Конан раздраженно спросил:
— Вы что, никогда не видели безголовых мертвецов?
В свете факелов лица воинов казались мертвенно-бледными.
— Это Тиберий! — выпалил один. — Только у него была такая богатая туника. Валерий, ты мне должен пять лунов. — Тут же, довольный, пояснил: — Я говорил ему, когда Тиберий выезжал из ворот на муле, что тот наверняка слышал вой сумасшедшего, потому как глаза у купца были точно стеклянные. Тогда и поспорил, что если он и вернется, то не иначе как без головы.
Загадочно усмехнувшись, Конан сделал знак Балтусу опустить носилки и направился к казармам. Аквилонец не отставал ни на шаг. Юноша возбужденно озирался по сторонам, примечая черты незнакомой военной жизни: ряды казарм вдоль стен, конюшни, лавчонки купцов, массивный склад, прочие дома, обступившие площадку, где днем муштровали новобранцев и где сейчас весело полыхал огонь, вокруг которого развалились свободные от службы воины. Но и они, оставив отдых, присоединились к толпе, быстро собиравшейся вокруг носилок. Стройные тела аквилонских копейщиков и лесных лазутчиков смешались с приземистыми, коренастыми фигурами боссонских лучников.
Балтус почти не удивился тому, что комендант крепости лично принял их обоих. Общество, в котором нерушимо соблюдались законы иерархии, осталось далеко к востоку. Валанн был еще довольно молод и крепко сбит, его лицо с правильными, точно чеканными чертами смотрело холодно и рассудительно — свидетельство упорного труда и немалой ответственности.
— Мне передали, что ты вышел из крепости еще до рассвета, — сказал он Конану. — Я уже начал опасаться, что пикты добрались и до тебя.
Варвар недобро усмехнулся.
— Когда настанет время коптить над костром мою голову, об этом будут знать по обоим берегам реки. Вой пиктских женщин, оплакивающих мертвецов, долетит и до Велитриума… Я ходил на разведку и держал уши открытыми. Сегодня целый день за рекой били в барабаны.
— Они каждую ночь бьют, — отозвался комендант, но, посмотрев в глаза киммерийца, нахмурился. Он давно понял, что пренебрегать чутьем этого дикаря — непростительная глупость.
— Прошлой ночью они били по-другому, — проворчал Конан. — И так с тех пор, как Зогар Саг убрался за реку.