Конан не знающий страха
Шрифт:
Тахарка вздохнул:
— Твоя правда. Это даже скучно. Мне так же, как и тебе, не хватает жара схватки, яростной битвы. Но не беспокойся, я думаю, скоро власти спохватятся и начнут за нами охоту. Это неестественное спокойствие не может продолжаться до бесконечности. А власти здесь грозные.
— Грозные, но уж больно медлительные. — Куулво поморщился. — Пока они собираются, мы уже будем далеко отсюда. — Он взял кубок охлажденного вина, который ему поднесла полуобнаженная невольница. Черты прекрасного лица девушки указывали, что родом она из юго-западных пустынь. Отпив глоток, Куулво заговорил вновь: — Я все не могу забыть
Тахарка с неудовольствием поерзал на месте. На миг ему показалось, будто на солнце набежала туча.
— Ты знаешь, они потеряли наш след. Далеко отсюда, еще на севере Кофа. Они никогда нас не найдут. Может, их и на свете-то давно нет.
— Они живы, — послышался голос из раскрытой двери. Человек, появившийся следом, с таким же успехом мог быть выходцем с того света. — Одноглазая ведьма все еще ищет меня, я это чувствую. Тот, кто не умер однажды, не умрет никогда.
Аксандриас выглядел не многим лучше скелета, так он похудел. Мускулы, как веревки, проступали под пергаментной кожей, обтягивающей выпирающие кости. Голова его, покрытая тонкими редкими волосами, была и в самом деле похожа на череп. Бескровные губы судорожно кривились, обнажая длинные желтые зубы. А взгляд его так ужасен, что даже видавшие виды Тахарка и Куулво отвели глаза.
— Спокойнее, мой друг, спокойнее. — Голос Тахарки задрожал. — Даже если они и живы, даже если они найдут нас и явятся сюда, чего бояться нам, троим сильным мужчинам? Один воин и одна одноглазая с вороньим голосом. Зачем нам бояться этой швали? — Голос его теперь звучал неубедительно даже для его собственных ушей.
— Они придут сюда, — произнес Аксандриас замогильным тоном, — и придут скоро. — Он повернулся и, как слепой, вышел.
— Хозяин, — сказал Куулво, — по-моему, он окончательно свихнулся. Почему ты не убьешь его и не прекратишь его мучений?
— По правде сказать, мой друг, — доверительно проговорил Тахарка, — я вовсе не уверен, что могу убить его. Плоть его разрушается на глазах, но с каждым днем он становится все опаснее. Он теперь никогда не спит, и поймать его врасплох невозможно. Хоть он и выглядит точно ходячий труп, но он вдвое сильнее и проворнее, чем тогда, когда мы были в Кротоне. — Тахарка помолчал и подавленно продолжил: — А вчера, когда мы с ним шли по вилле, то наткнулись в коридоре на двух обнявшихся рабов. Почему-то это привело его в ужасную ярость, он выхватил из-за пояса нож и прикончил их так быстро, что я не успел и глазом моргнуть. Ты не представляешь себе — простым ножом он разрубил их обоих, можно сказать, пополам! Потом пришлось полдня отмывать пол и стены. — Он откинулся назад, отпил большой глоток вина. — Да, мой друг, я допустил ошибку, мне следовало убить его еще тогда, когда он только начал принимать проклятое снадобье жреца. Но что хуже всего, он жутко мне надоел. А ведь как он забавлял меня прежде! Теперь же он не может ни о чем думать, кроме своей одноглазой ведьмы. Мне иногда даже хочется, чтобы она появилась и они прикончили бы друг друга. Или мы прикончили бы победителя, пока он или она торжествовали бы победу.
— Вот еще морока на нашу голову, — Куулво вздохнул.
Тахарка наклонился к нему поближе.
— Послушай, а почему бы тебе не попробовать пристукнуть его? Я с радостью отдам тебе его долю.
— Уволь меня, хозяин, — ответил, не задумываясь, гиперборей. — Я придерживаюсь правила убивать только нормальных людей. Но это снадобье наверняка и так в ближайшие дни доведет его до могилы. Удивительно, что он вообще еще жив.
— Хотелось бы верить, — мрачно откликнулся Тахарка.
Куулво поднялся на ноги.
— Что ж, пора. Нынче ночью ожидается захват двух барок. Это, конечно, хорошо, но как бы нам не увлечься. Даже медлительные власти рано или поздно очнутся.
— Не думай об этом, — сказал Тахарка, потягиваясь. — Мы ведь здесь долго не пробудем. Месяц-другой — и только нас и видели. А то можно будет совсем умереть от скуки.
— Отлично, — откликнулся Куулво. — А куда мы двинемся?
— Можно будет спуститься вниз по Стиксу до устья, а оттуда в какой-нибудь бойкий порт. Например, в Мессантию. Или на Барахские острова. Это речное пиратство — приятное дело, но уж больно скучное. Говорят, на море веселее.
Куулво расплылся в широкой улыбке.
— Я думаю, это будет здорово! Настоящий бой — что может быть лучше! И настоящие противники вместо этих трусливых овец. Скорее бы податься туда.
Тахарка задумчиво смотрел вслед гиперборею, спускающемуся по ступенькам к реке, где его ждала узкая легкая лодочка. Да, жизнь на Стиксе спокойная и привольная, но он будет рад убраться отсюда. Что-то удручало его. Почему-то именно на этом чудном острове ему было особенно тошно. Сам не зная почему, он взглянул на развалины храма. Да, он будет рад убраться отсюда. И возможно, даже раньше, чем собирался.
Эта барка была больше, чем та, на которой Конан и Калья приплыли в Нахмет, и гораздо роскошнее. Каюты намного просторнее и убраны заметно пышнее. На ней плыли состоятельные граждане из города, лежащего далеко на востоке в нескольких неделях пути. Они отправились поклониться великим храмам Кеми. Путешествие паломников должно было продлиться в общей сложности год. Одним словом, они представляли собой идеальную поживу для пиратов. Грузовой отсек барки был занят главным образом принадлежащим пассажирам добром: богатыми нарядами и прочими вещами.
— Уже скоро, — сказала Калья.
Они расположились на носу барки среди канатов, якорей, заляпанных грязью, и клеток с кудахтающей и крякающей птицей, не ведающей о своей близкой кончине под ножом повара.
— Похоже, что так. — Конан сидел на палубе, скрестив ноги, и его громадный меч лежал у него на коленях. В руках он держал точильный камень, которым ритмично водил по острию клинка, сверкающего на солнце. Кожа у него и так всегда была обветренная, а палящие лучи южного солнца сожгли ее до такой черноты, что не многие признали бы в нем северянина.
Они сели на барку три дня назад, заплатив за проезд на палубе. Стигиец и темнокожий южанин были уже там: они нанялись на судно матросами, заранее позаботившись об освобождении рабочих мест: накануне они напоили, а потом прирезали двух членов команды.
Киммериец со своей спутницей были предоставлены самим себе. У обоих был облик иноземцев, особенно у Кальи, которая из-за жары отказалась от своего вечного плаща. Их это вполне устраивало. Пока еще никто с ними не заговаривал, и, судя по всему, никто их не узнал.