Кондратий Булавин

Задонский Николай Алексеевич

Вслед за этим письмом, 16 мая, накануне страшных казней, назначенных на Пристанской дороге, явились в Воронеж низовые донские казаки Мартын Панфилов и Фетис Туляев, подали Долгорукому войсковую отписку на имя государя. А в той отписке сообщалось, будто донские казаки собрались в Черкасске не для бунта, а для того, чтоб переменить войсковую старшину, чинившую казачеству нестерпимые обиды и неправду, и на их место избрать иных.

«Казнив неправых своих старшин, — говорилось далее в отписке, — мы вместо их по совету всем Войском Донским выбрали атаманом Кондратия Афанасьевича Булавина и старшин, которые нам войску годны и любы, и для крепкого впредь постоянства и твердости в книги написали. А от Великого Государя мы Войском Донским не откладываемся

и его городам разорения никакого не чинили и отнюдь не будем и не помышляем, и желаем ему Великому Государю служить по-прежнему… И в том мы войском ему ныне целовали крест и святое евангелие. И просим, чтоб назначенные к нам государевы ратные полки не ходили б. А буде вы, полководцы, насильно поступите и какое разорение учините, и в том воля его Великого Государя, мы Войском Донским реку Дон и со всеми запольными реками уступим и на иную реку пойдем. А буде мы войском ему Государю на реке годны и в винах наших милосердно простит и на реке жить по-прежнему укажет, и о том мы войском от него Великого Государя ожидаем указу и грамот. А как сия отписка вам полководцам будет подана, и вам бы послать ее от себя тотчас к Великому Государю в Москву, или где он ныне обретается».

Долгорукий, перечитав царское письмо и донскую войсковую отписку, уразумел, что в сложившейся обстановке обострять отношений с казаками никак нельзя. Казни пленных воров, скрепя сердце, пришлось отменить. И вместо похода на Пристанский городок думать о сборе войск в Валуйках, откуда шла большая дорога на Азов.

Царю Петру вышний командир ответил так: «Изволишь, Государь, писать, чтоб я не мстил смерти брата своего, и чтоб тем пущего чего не учинить. И я Государь на сие доношу Вашему Величеству: казаков 143 человека, которых взял в бою господин Бахметев, и по розыску подлежали они смертной казни, хотел я Государь их вершить, но мая шестнадцатого числа получил от всего Донского Войска отписку с покорением их, которую послал до Вашего Величества. И тем виновным казакам смертной казни не учинил для такого случая до Вашего Государева указу. И мне Государь какая польза смерть брата своего мстить? Я, Государь, желаю того, чтоб они тебе вину свою принесли без великих кровей» [18] .

18

Пленные булавинцы все же не избежали страшной участи. 25 мая царь Петр писал адмиралу Апраксину: «Воров булавинцев, которые ныне на Воронеже, прикажи казнить и перевешать по дорогам ближе тех городков, где они жили и воровали, и о том изволь отписать к майору Долгорукому», В начале июня пленные булавинцы были повешены и расстреляны под Воронежем.

VIII

После выборов Кондратий Булавин поселился в хоромах казненного Лукьяна Максимова. Здесь каждый вечер собирались теперь его ближние товарищи и новая войсковая старшина, состоявшая из старожилых, природных казаков. Приходилось помышлять о многих неотложных делах.

Послав по настоянию своей старшины отписку царю, Булавин не очень-то верил в возможность мирного исхода… Слишком глубоко пущены корни поднятого им мятежа, никогда не простят князья и бояре пережитого ими страха и учиненных голытьбой разорений. Да и не в состоянии он, войсковой атаман, удержать голытьбу от нападений на извечных своих недругов — бояр, вотчинников, богатеев, дьяков и подьячих.

Голытьба доставляла больше всего забот Булавину и его войсковой старшине… Согласие донских казаков с голутвенным людом, существовавшее во время похода, кончилось. Борьба за старые донские права и вольности привлекала природных, старожилых казаков, но была чужда бездомной и раздетой голытьбе, требовавшей непрерывно «хлеба, зипунов и жалованья».

И в Черкасске началось то, о чем втайне давно думали наиболее дальновидные казаки… Булавин по совету Зерщикова отделил пришедшую

с ним голытьбу от казаков. Шпионы доносили, что «сила его воровская живет на Черкасском острову в рознь: знатные по куреням, а бурлаки по амбарам и базам». Но избежать столкновений голытьбы с природным казачеством все равно не удалось.

Бездомные гультяи, слоняясь по улицам низовых станиц, завистливо глядя на курени донских богатеев, все настойчивее выражали желание «природных казаков всех побить и пожитки их разграбить».

Чтоб успокоить голытьбу, Булавин вводит твердые, дешевые цены на хлеб, по гривне за мешок, и выдает жалованье по два рубля, три алтына и две деньги на человека, забрав для этого двадцать тысяч рублей церковных денег. Наконец сажает под караул и высылает из Черкасска и низовых донских станиц «в верховые городки выше Кагальника» двадцать богатых стариков с женами и детьми.

Однако эти меры не помогли, а, напротив, еще больше раскололи булавинцев. Поддерживавшие Булавина домовитые и старожилые казаки, устрашенные высылкой стариков, начинают шептаться, «чтоб им тоже от того вора не погибнуть», казаки верховых городков, не получив жалованья, бегут из Черкасска «по донским городкам в свои жилища, потому, что будучи при нем долгое время, испроелись», а голытьба буянит и грозит зажиточному казачеству по-прежнему.

Кондратий Афанасьевич со своими соратниками и старшинами сидит в просторной, убранной коврами горнице, за длинным столом, уставленным всевозможной снедью, флягами и жбанами с привозным вином и домашним хмельным варевом. За открытыми окнами теплая майская ночь. Неумолчно заливаются соловьи в садах. Да слышится порой перекличка караульных. Колеблется пламя оплывающих нагаром свечей.

Булавин лохматит густые темные волосы, золотая серьга в левом ухе, качаясь, неярко поблескивает.

— Пишут с Донца атаманы Никита Голый и Сергей Беспалый, что собираются близ Святогорского монастыря царские ратные люди, — тихо и раздумчиво говорит Булавин, — и хотят явно идти для разорения наших донецких городков, и просят те наши атаманы воинскую подмогу… Того ради мыслю я, браты, отпустить отсюда на Донец тысячи две голутвенных, а полковниками над сим войском учинить Семена Драного и брата моего Булавина Ивана…

Маленький юркий Тимофей Соколов, черкасский казак, недавно избранный в есаулы, подхватил:

— Лучше не придумаешь, Кондратий Афанасьич! И на Донце защита окрепнет, и тут у нас без гультяев потише будет.

Илья Григорьич Зерщиков, сидевший среди старшин, согласно закивал головой:

— Ладно, так и приговорим всем войсковым советом.

Игнат Некрасов, тряхнув упрямой головой, сказал:

— А я, браты, паки прошу вас отпустить меня с вольницей на легких стружках для добычи на Волгу…

Старшины стали возражать:

— Негоже, атаман… Мы от государя ответную грамоту на войсковую отписку ожидаем, как нам своевольство дозволять?

Булавин, сдержав легкую усмешку, произнес:

— Верно, шарпальничать покуда не будем… А тебе, Игнат, тож с двумя тысячами конных и пеших надобно на Хопер идти в подмогу Лукьяну Хохлачу для бережения тамошних наших казацких городков…

— Сроду замирения с царем не дождетесь, — махнул рукой Некрасов. — Зряшняя проволочка!

— Вот и я так-то мыслю, — отозвался Семен Драный. — Не для гостевания драгунские и солдатские полки собирают… Боя не миновать. И нечего головы морочить царским милосердством, надо о своей выгоде помышлять, браты…

— А ты, Семен, какую свою выгоду разумеешь? — задал вопрос Булавин.

— Ныне, слыхать, атаман Ивашка Павлов с бурлаками на Волгу вышел, и кабы Игнат с голытьбой нашей соединился с ними — куда как важно было бы. Царь-то с боярами головы почесали бы, куда им ратных людей посылать: то ли супротив нас, то ли для охранения волжских городов?

Булавин в душе был с Игнатом и Семеном согласен, но, зная, что большая часть старшин, надеясь на мир с царем, настроена против, ничего не сказал, решив поговорить об этом с Игнатом и Семеном наедине.