Конец Большого Юлиуса

— Но… Спартаковцы дружно защищают свои ворота! Труднейший мяч только что взял вратарь! Вы слышите, как аплодируют москвичи великолепной атаке сталинградцев! Вот мяч опять на середине поля…

Полковник Смирнов с сожалением выключил радиоприемник. От дверей кабинета к его столу торопливо шел маленький толстый человек в расстегнутом измятом пыльнике. Из правого кармана пыльника торчал кончик зеленого галстука. Лицо толстяка пылало, в круглой детской ямочке на подбородке светлели

капельки пота.

— Нелегко добраться до вас, товарищ полковник! — задыхаясь, сказал он. — Мне пришлось двум товарищам объяснять свое дело. И оба недослушивали и передавали меня друг другу, как бумажку. Вы третий!

— Прошу садиться! — вежливо перебил Смирнов посетителя.

— Благодарю вас! — с облегчением сказал толстяк и вытер лицо клетчатым платком, скомканным в кулаке. — Тяжело! В такую жару чувствуешь каждый килограмм своего веса. Очень тяжело…

Толстяк ворчливо жаловался, а Смирнов молча его разглядывал. Особого доверия посетитель не внушал. Вероятно, придется долго выслушивать путаный рассказ, а в результате «дело» окажется чепухой. Такие случаи, к сожалению, бывают…

— Вы отдышитесь, отдохните, а потом расскажете мне, что с вами случилось, — предложил он толстяку, напряженно прислушиваясь к аппетитному говорку Синявского, доносившемуся теперь из открытого окна с верхнего этажа. Внезапно говорок исчез в могучем нарастающем обвале звуков. Гол! — вздрогнул Смирнов. — Но кому? Скоро конец второго тайма… Этот гол может решить игру.

— Я уже отдышался! — покорно сказал толстяк и поглубже угнездился в кресло. — Дело в том, что в 1945 году, находясь в рядах Советской Армии, на территории Германии, в городе Мюнстенберге, 11 августа, в два часа дня, я шел по улице… — неожиданно связно и кратко начал рассказывать толстяк.

И Смирнов вдруг перестал прислушиваться к Синявскому.

Сначала его привлекла деловая интонация посетителя. Взглянув ему в лицо, он увидел тугие румяные щеки, светлоголубые глаза и в них сосредоточенность чувств, которая сделала бы честь человеку с более мужественным обликом. Это были глаза мужчины, принявшего решение сражаться до конца. В них светилось упрямство и веселая дерзость.

— Простите, как ваше имя? — прервал толстяка Смирнов, вынимая из ящика коробку Беломорканала и протягивая ее посетителю.

— Спасибо, не курю! Зовут меля Окуневым Борисом Владимировичем. По специальности механик. В армии служил в танковой части. Сейчас работаю в сборочном цехе главным мастером.

— Так… так… Значит, в два часа дня 11 августа 1945 года вы шли по улице города Мюнстенберга…

— Точно! — подхватил Окунев. — Я шел мимо большого дома, превращенного в развалины, и собирался уже свернуть за угол, когда услышал женский крик. По мостовой навстречу мне шел человек в серых брюках и толстом зеленом свитере. Я могу рассказать вам в отдельности о каждой черточке лица этого типа, потому что то, что он при мне сделал… Словом, я узнаю его днем и ночью, в любом костюме, даже в гриме. За ним бежала девушка в коричневом платье, без чулок, в одной тряпичной туфле. Другую она, наверное, потеряла во время погони. Помню, что волосы у нее были совсем светлые, редкого серебристого оттенка, и они расплелись и облачком летели за ней по ветру. Заметив меня, человек остановился и повернулся к девушке,

поджидая ее. А девушка кричала, и я помню каждое ее слово: «Негодяй! — кричала она. — Держите его, товарищ! Предатель! Сколько людей он в застенке погубил! Палач!»

— Конечно, я виноват! — Окунев замолчал и сморщился, как от боли. Затем сильно хлопнул себя по колену скомканной шляпой. — Никогда себе этого не прощу! Ведь у меня было оружие, я мог подстрелить его, скажем, в ногу. Но меня сбило именно то обстоятельство, что он не бежал. Он стоял и спокойно ждал ее. В десяти шагах от меня. А когда между ними осталось расстояние не более чем пять-шесть шагов, когда она уже подняла руку, чтобы схватить его за плечо, он вдруг нагнулся, поднял кирпич и, размахнувшись изо всех сил, швырнул его в лицо девушке. И тут же метнулся в развалины…

— Здесь… — Окунев снова вытер лицо платком. — Я сделал вторую ошибку. Я бросился к девушке.

— Понятно… — сказал Смирнов. Открылась дверь, на пороге кабинета показался сотрудник отдела капитан Захаров. Он хотел что-то сказать, но Смирнов остановил его вопросом: «Срочно?»

— Терпит, товарищ полковник! — сказал Захаров, отступил и осторожно прикрыл за собой дверь.

— Так, вы бросились к девушке, а неизвестный тем временем скрылся в развалинах…

— Да! — пробормотал Окунев и подозрительно взглянул на полковника. — Скажите, а вы будете слушать меня дальше? На этом месте оба товарища прерывали меня и посылали дальше…

— Я вас выслушаю до конца. Итак, неизвестный скрылся.

— Да, я сплоховал. Девушку отвезли в хирургический госпиталь.

— Она что-нибудь рассказала?

— Она не приходила в себя две недели, а на третью мы ушли из Мюнстенберга. Единственное, что я знаю о ней, — имя и возраст. Ее зовут Машей Дороховой, и в ту пору ей было семнадцать лет.

— Ну что ж, вы много знаете! — сказал полковник. — Дальше, Борис Владимирович. Только вы не волнуйтесь, вы спокойнее…

< image l:href="#"/>

— Спокойно я об этом не могу. Дальше… Сегодня, спустя десять лет, я сделал вторую непростительную ошибку. Я узнал его там!

Окунев ткнул шляпой в сторону звуков, долетающих из окна.

— На стадионе? Борис Владимирович, вы могли ошибиться! Прошло десять лет!

— Товарищ полковник, не надо мне это говорить. Я скромный человек, но я честно прожил свою жизнь. То, что я не сумел задержать подлеца, — единственное темное пятно на моей совести. Вы можете не поверить, но когда я болею, я всегда вижу все снова — улицу, девушку и ее лицо, потом, в госпитале. Ручаюсь, я видел его на стадионе сегодня. Я узнал его в ту минуту, когда он подошел к своему месту в шестнадцатом ряду на северной трибуне…

— Борис Владимирович! — прервал Смирнов. — У меня к вам просьба. Постарайтесь сейчас точно восстановить каждую мелочь вашей встречи. Расскажите, что он сделал и как вы себя вели…

— Я вел себя, как последний дурак. Я вскочил и уставился на него. И стал пробираться к нему вдоль ряда…

— Понятно. Он ушел?

— Не сразу. Нас разделяла толпа Он закурил и, не торопясь, стал пробираться к выходу. Я побежал за ним, крикнул что-то, меня остановил милиционер и долго не понимал, что я… что у меня…