Конец лета
Шрифт:
Бутылка вина каким-то волшебным образом закончилась, и Вероника сходила на кухню за новой. Красный глаз телефона укоризненно смотрел на нее.
Она отвернула его к стене и снова устроилась на диване.
Следующая фотография была семейным портретом, сделанным, вероятно, в том же ателье. Мама сидела на стуле, они с Маттиасом стояли по бокам, Билли устроился у матери на коленях. Папа стоял у мамы за спиной, положив руку ей на плечо. Этот достойный манекена жест был идеей фотографа – на самом деле родители, конечно, никогда не касались друг друга таким манером. Но гордость во взгляде отца была настоящей и прямо-таки светилась в камеру. Мама чуть скосила глаза на Билли. На фотографии
Справа от матери стоял явно смущенный Маттиас. За неделю до визита в фотоателье ему исполнилось пятнадцать. Рубашка, галстук и костюм были новыми и как минимум на размер больше, чем следовало, к тому же мать заставила его сбрить жидкие подростковые усики, которыми он так гордился, и потому кожа над его верхней губой была ярко-розовой. Впрочем, Маттиас не протестовал. Сбрил без единого звука. Потому что Маттиас – послушный мальчик.
Билли лучился в камеру, совсем как на других фотографиях. Белокурый, голубоглазый, он притягивал взгляд. Светлая, недавно купленная одежда очень шла ему.
Сама Вероника сердито глядела из-под соломенной челки. Голубое платье с белыми розочками по подолу и лифу. Его сшила тетя Хельга, которая на самом деле приходилась теткой не ей, а матери. Платье, наверное, смотрелось бы очень мило на восьмилетке, но Веронике на фотографии уже несколько месяцев как исполнилось тринадцать. У нее были длинные, как у теленка, ноги, а лиф отчетливо бугрился на двух маленьких выпуклостях. Перед походом к фотографу они с матерью поругались из-за этого платья, и как всегда, когда ссора затягивалась, папа отвел ее в сторону и попросил не расстраивать маму.
Вероника нагнулась и прищурилась, изучая себя повнимательнее. Лицо отвернуто от камеры, подбородок опущен. Взгляд косой, теперь она это видела. На снимке она смотрит на маму и Билли, а не на фотографа. Фотографии потемнели потому, что состарились, объяснила себе Вероника. Все светлые цвета казались слегка приглушенными, а темные оттенки, как тот, что у в нее в глазах, теперь стремились к черному. Если смотреть с расстояния, то кажется, будто кто-то набросил на картинку тонкий темный покров. Словно предупреждение, предчувствие того, чему суждено было случиться.
Вероника отложила фотографию, стряхнула с себя тягостное чувство. Просто воображение разыгралось. Реконструкция событий задним числом и алкоголь смешались в растревоживший ее коктейль. И все же она не могла прогнать прочь мгновение, которое длилось уже больше двадцати пяти лет.
Надо еще выпить; Вероника резко схватила бутылку. Она поняла, что пьяна, только когда промахнулась и пролила немного красного на журнальный столик. Машинально провела рукавом кофты по лужице, и застиранный хлопок послушно впитал вино. Она подняла руку и стала взволнованно изучать растущее пятно. Ощутила влагу на коже, и прежде всего – на шраме. Осознав, что винное пятно похоже на кровавое, Вероника передернулась, сунула фотографии в коробку и поднялась на неверные ноги.
Надо взять тряпку, чтобы вытереть остатки пролитого вина. На кухне Вероника постояла перед телефоном, глаз которого светился теперь скорее печально, чем укоризненно. Последнее сообщение Леона все еще оставалось на пленке, хотя Вероника обещала себе стереть его. От всего остального она избавилась: от его одежды, зубной щетки, бритвы. От записочек, которые он оставлял на кухонном
Вероника промотала пленку, послушала последнюю фразу.
– Хватит, Вероника. – Голос Леона был не злым, а каким-то покорным. – Прошу тебя. Хватит.
Глава 10
Лето 1983 года
Монсон дошел до точки. Он пытался придумать другие, важные дела. Но увы, тянуть с разговором дальше было невозможно. Они обыскали каждый луг, выгон, хлев, сарай, ручей, мергельную яму, дно реки и все дорожные трубы в радиусе пяти километров от Баккагордена. Некоторые даже не по одному разу. Его полицейские поговорили со всеми соседями Нильсонов, со всеми окрестными жителями, которые могли хоть что-то знать. И теперь Монсон понимал: ему придется поехать к Эббе и Магдалене и сказать им то, о чем и так уже знал весь поселок. Что полиция не нашла никаких следов их малыша. Только тот ботиночек на кукурузном поле.
Он встал и, приподняв жалюзи, выглянул на улицу. Репортажи в местных газетах в последние дни обрели новую силу. Обычно лето бывало скудным на новости, людям надоедало читать о загрязнении от подводных лодок. Правда, как по заказу, если можно так выразиться, заполыхал большой лесной пожар в Смоланде, и это позволило Монсону несколько дней работать спокойно. Монсон ничего не имел против журналистов, он как мог пытался отвечать на их вопросы, во всяком случае, в начале поисков. Но в последние дни репортеры из вечерних газет, кажется, пронюхали, что в расследовании наметился поворот. Они названивали соседям и родне Нильсонов в любое время суток и даже заявились незваными в Баккагорден с камерами и телеобъективами, так что Монсону пришлось поставить на подъездной дорожке Нильсонов полицейскую машину с рацией. Его бюджет на сверхурочную работу и так уже был превышен, а круглосуточное наблюдение вскоре сожрало остатки денег. В довершение ко всему журналисты принялись охотиться за ним самим, и Малин отключила домашний телефон. На какое-то время это помогло, но сегодня утром двое репортеров подкараулили его у служебного входа и не отставали, пока он не пообещал им устроить пресс-конференцию. Но сначала придется поговорить с Нильсонами, предупредить их о намечающемся шабаше.
Монсон осторожно глянул в дверное окошечко, убедился, что горизонт чист, и потрусил к синему «вольво».
Волна горячего воздуха окатила его, едва он открыл дверцу. Монсон не стал тратить время на проветривание, скользнул на водительское сиденье, завел мотор и сдал назад с такой скоростью, что покрышки взвизгнули на мягком асфальте. Руль обжигал руки, но Монсон не опускал окошко, пока не прибавил скорости.
Он включил радио, поколебался между «Радио Мальмёхюс» и «Радио Кристианстад» – и там, и там пела Карола Хеггквист – и в конце концов остановился на P1. Передавали репортаж о лесном пожаре в Смоланде.
– Мы делаем все возможное, – говорил в микрофон вымотанный командир пожарной команды. – Но иногда человеческих усилий оказывается недостаточно.
На подъезде к Баккагордену Монсон остановился и обменялся парой слов с дежурными из патрульной машины. С опозданием сообразил, что мог бы захватить что-нибудь для них – кофе в термосе, булочки, пару бутылок холодной колы. Что-то, что облегчило бы жару и скуку и показало бы, что он заботится о своих подчиненных. Однако Монсон ограничился коротким приветствием: пусть думают, что он слишком занят, чтобы отвлекаться.