Конец рабства
Шрифт:
Внизу, на палубе, около машинного отделения шел разговор; один из собеседников говорил медленно и сердито, другой с живостью отвечал.
– Говорю вам, этот негодяй заперся в своей каюте, чтобы напиться.
– Ничего не поделаешь, мистер Масси. В конце концов в свободное время парень имеет право запереться в своей каюте.
– Но не затем, чтобы напиваться.
– Я слышал, как он ворчал, что от этой возни с котлами всякий человек запьет, - лукаво сказал Стерн.
Масси прошипел, что не мешало бы взломать дверь.
Чтобы избежать встречи с ними, мистер Ван-Уик перешел в темноте на другую сторону безлюдной палубы. Доски маленькой
– Мистер Ван-Уик! Мистер Ван-Уик!
Он не остановился; кто-то бежал за ним по дорожке.
– Вы забыли свои письма.
Стерн с пачкой бумаг в руке догнал его.
– О, благодарю!
Но так как тот продолжал идти рядом, мистер Ван-Уик остановился. Нависший карниз, спускаясь над освещенным фасадом бёнгало, отбрасывал в ночь черную прямоугольную тень. Вокруг все было неподвижно. Слышался стук ножей и тихий звон стаканов. Слуги мистера ВанУика накрывали на два прибора стол на веранде.
– Боюсь, что вы не доверяете моим добрым намерениям в связи с тем делом, о котором я вам говорил, - сказал Стерн.
– Я просто вас не понимаю.
– Капитан Уолей - очень смелый человек, но он поймет, что игра его кончена. Больше никто и ничего об этом от меня не услышит. Поверьте, я действую очень осмотрительно, но долг есть долг. Я не хочу поднимать шум. Я только прошу вас, как его друга, передать ему от меня, что игра кончена. Этого будет достаточно.
Услыхав о такой странной привилегии дружбы, мистер Ван-Уик почувствовал смущение и досаду. Он не желал унижаться и просить каких бы то ни было объяснений, а прогнать презрительно Стерна он считал неосторожностью - во всяком случае, сейчас. Уверенный тон помощника привел его в замешательство. "Как знать, в чем тут дело?" - думал, он. Человек лично не заинтересованный, он питал к капитану Уолею непоколебимое уважение; практический инстинкт пришел ему на помощь, и он скрыл свое презрение.
– Насколько я понимаю, дело очень серьезно?
– Очень серьезно, - торжественно подтвердил Стерн, радуясь, что добился наконец желанного эффекта. Он собирался было пылко выразить сожаление по поводу "печальной необходимости", но мистер Ван-Уик его оборвал - очень вежливо, впрочем.
Поднявшись на веранду, мистер Ван-Уик засунул руки в карманы и, расставив ноги, уставился на черную шкуру пантеры, лежавшую на полу перед качалкой.
"Похоже на то, что парень не осмеливается вести свою игру в открытую", - подумал он.
Догадка была справедлива. После щелчка, полученного от Масси, Стерн не решался открыть то, что было ему известно. Стремился же он к тому, чтобы получить командование пароходом и на некоторое время удержать его за собой. Масси никогда ему не простит, если он насильно навяжет свои услуги. Но если капитан Уолей по собственной инициативе покинет судно, командование останется за Стерном до конца рейса; так пришел он к блестящей мысли спугнуть старика. При создавшемся положении достаточно было туманной угрозы, прозрачного намека. Движимый непонятным чувством сострадания, он решил, что в Бату-Беру капитану легче будет признать свое поражение. Шкипер может спокойно сойти на берег и остаться со своим голландцем. Разве не держались они друг за друга, словно два вора? И, поразмыслив, он понял, что может добиться цели, действуя через этого закадычного друга старика. Это была еще одна блестящая мысль. Стерн по натуре своей предпочитал окольные пути. В данном случае он хотел по возможности держаться на заднем плане, чтобы не раздражать понапрасну Масси. Поменьше шума!
Пусть все произойдет само собой.
За обедом мистер Ван-Уик испытывал чувство одиночества, какое прокрадывается иногда, несмотря на самые близкие человеческие отношения. Капитан Уолей пытался есть, но потерпел явную и плачевную неудачу. Казалось, им овладела какая-то странная рассеянность. Рука его нерешительно шарила около тарелки, словно мозг, занятый своими мыслями, перестал ею руководить. Мистер ВанУик издали слышал, как он шел в глубокой тишине от берега реки, и обратил внимание на нетвердые его шаги. Носок ботинка задел нижнюю ступеньку лестницы, словно старик, погруженный в мечты, не заметил, как очутился около самой веранды. Будь капитан "Софалы" другим человеком, мистер Ван-Уик заподозрил бы его в старческой слабости. Но достаточно было взглянуть на старика, чтобы понять, что дело не в этом. Время, наложив свою печать, предоставило его самому себе, ибо он был нужен, и в этом, веруя простодушно, он видел доказательство божьего милосердия.
"Как мне его предостеречь?" - недоумевал мистер Ван-Уик, как будто капитан Уолей находился на расстоянии многих миль и не мог услышать злобных наветов.
Стерн внушал мистеру Ван-Уику безграничное отвращение. Сообщить об его угрозе такому человеку, как Уолей, казалось буквально непристойным. Открытое обвинение в преступлении было бы менее подлым и оскорбительным, чем этот намек, отмеченный унизительным клеймом шантажа. "Какое обвинение можно выдвинуть против него?
– спрашивал себя мистер Ван-Уик. Капитан Уолей был кристально честным человеком.
– И с какой целью обвинять?" Высшая сила, которой доверял этот человек, казалось, сочла нужным не оставить ему нa земле ничего, что бы могло вызвать зависть, - ничего, кроме корки хлеба.
– Не хотите ли попробовать?
– спросил он, слегка придвигая блюдо.
Вдруг мистеру Ван-Уику пришло в голову, что, быть может, Стерн добивается командования "Софалой". При всем своем цинизме он был потрясен, увидев в этом как бы доказательство того, что ни один человек не может оградить себя от своих ближних, если он не достиг еще самой низшей ступени нищеты. По мнению мистера ВанУика, не стоило обращать внимания на такого рода интригу; но все же, имея дело с таким идиотом, как Масси, Уолей должен быть предупрежден.
Большие смуглые руки капитана Уолея лежали по обеим сторонам его пустой тарелки; косматые брови были сдвинуты над глубоко запавшими глазами; он сидел выпрямившись и в этот момент неожиданно заговорил:
– Мистер Ван-Уик, вы относились ко мне всегда с величайшей добротой.
– Дорогой мой капитан, вы придаете слишком большое значение тому простому факту, что я - не дикарь.
– Ван-Уик, возмущенный мыслью о темных происках Стерна, решительно повысил голос, словно помощник скрывался где-то поблизости и мог его слышать.
– Я воздаю лишь должное человеку, которого научился уважать, и это уважение ничто поколебать не может.
Легкий звон стекла заставил его оторвать взгляд от ломтика ананаса, который он разрезал на своей тарелке.
Капитан Уолей пошевельнулся и опрокинул пустой бокал.
Заслоняя глаза рукой и опираясь на локоть, он другой рукой, не глядя, шарил по столу, разыскивая бокал, но так и не нашел. Ван-Уик смотрел на него, пребывая в оцепенении, словно произошло что-то знаменательное. Он не знал, что его так испугало, но на секунду позабыл о Стерне.
– Что такое? В чем дело?
А капитан Уолей, отвернувшись, пробормотал глухим взволнованным голосом: