Конец света в Бреслау
Шрифт:
— Эй, господин возничий, приятно в вашей коляске. Даже есть цветы.
Фиакер выкликнул что-то, что было заглушено ветром и трамваем, скользящим по оживленной улице возле Фрайбургского вокзала. Мок — к удивлению извозчика — уселся рядом с ним.
— Вы всегда так украшаете карету цветами? — бормотал он, притворяясь более пьяным, чем был на самом деле. — Это мне нравится, хорошо платят за такую езду.
— Сегодня я вез двух клиенток с корзинкой этих роз. Одна, значит, выпала, — любезно ответил фиакер.
— Остановите эту повозку, — Мок прижал свое удостоверение под нос удивленного возницы. Коляска повернула направо, перекрыв въезд во внутренний двор здания вокзалов на Зибенхуфенерштрассе. — Откуда и куда вез этих женщин? — Мок совершенно протрезвел и начал серию вопросов.
— На Борек. А откуда? А уже отсюда, куда мы едем — с Редигерплац.
— У вас есть точный адрес того места на Борке?
— Да. Я должен отчитаться перед шефом, — фиакер достал грязную тетрадь и, слюнявя пальцы, сражался с листами, вырываемыми ветром. — Да, Эйхеналлее на Борке.
— Как выглядели те женщины? — Мок быстро записывал адрес в записной книжке.
— Одна брюнетка, другая блондинка. В вуалях. Красивые бабы.
Мока разбудили радостные детские крики. Он зажег лампу, стоящую у кровати. Он потер глаза, пригладил волосы и огляделся по спальне, как будто искал детей, которые нарушили его неспокойный сон после мучительного, жирного и торопливого обеда. Он взглянул в темное окно: сыпал первый снег, который побудил детей на игры во дворе еврейской народной школы. Услышав голос Софи, он снял стеганую бонжурку, серые брюки из толстой шерсти и надел костюм и галстук обратно, а также кожаные пантофли, блестящие от крема. Он осмотрел в зеркало свое лицо с двухэтажными балконами под глазами и потянулся к кувшину с несладкой мятой, которая — как сказал ему сегодня Адальберт — была лучшим лекарством от похмелья. Он похлопал по обвисшим щекам одеколоном и вместе с кувшином вышел в прихожую, где наткнулся на Марту, несущую поднос с посудой для кофе. Он направился в гостиную за служанкой. Софи сидела около стола в голубом платье. Ее почти белые волосы, вопреки господствующей моде, достигали плеч и были настолько густыми, что их с трудом охватывала голубая лента. Чуть маловатые, зеленые глаза придавали ее лицу решительное и несколько ироничное выражение. «Блядские глаза», — подумал Мок, когда — представленный ей на балу-карнавале в Силезском Регентстве три года назад, — с трудом заставил себя поднять взгляд выше, над ее полной грудью. Теперь глаза Софи были глазами измученной женщины, усталой и разочарованной. Синяк вокруг одного из них был немного темнее, чем светлые дуги голубых теней для век. Мок стал в дверях и старался не смотреть на ее лицо. Он любовался врожденной элегантностью ее движений — когда осторожно наклонила молочник, любуясь, как молоко нарушает черную окраску кофе, когда осторожно подносила к губам хрупкую чашку, когда с легким нетерпением крутила ручку радиоприемника, ища в эфире любимого Бетховена. Мок сел за стол и вгляделся в Софи.
— Никогда больше, — сказал он многозначительно. — Прости.
— Никогда больше чего? — Софи медленно провела указательным пальцем вверх и вниз по ушку молочника. — Никогда больше чего? Алкоголя? Насилия? Попытки изнасиловать? Притворяться перед братом настоящим мужчиной, который держит свою женщину под ботинком?
— Да. Никогда больше всего этого. — Мок, чтобы не смотреть на Софи, обозревал картину, презент, который он подарил ей на двадцатый четвертый день рождения. Это был сдержанный пейзаж кисти Евгения Спиро, с посвящением художника «С Днем рождения для меланхолической Софи».
— Тебе сорок четыре года. Думаешь, что ты способен измениться? — в глазах Софи не было ни тени меланхолии.
— Мы не изменимся никогда, если будем дальше одни, мы двое, — Мок был счастлив, что Софи вообще с ним разговаривает. Он налил себе мяты и потянулся к шкафу, достал оттуда коробку из сандалового дерева. Металлический звук щипцов для резки сигар и щелканье спички. Мок использовал мяту и восхитительный аромат сигары от Предецкого, чтобы изгнать последние пары похмелья. — Мы изменимся обоюдно, когда мы будем втроем, когда ты наконец родишь ребенка.
— С самого начала нашего брака я мечтаю о ребенке, — Софи провела пальцем по носику молочника. Потом она встала и с легким вздохом прижалась к печке. Мок подошел к ней и опустился на колени. Прижал голову к ее животу и прошептал: — Ты будешь мне отдаваться каждую ночь и зачнешь. Посмотришь, каждую ночь. — Софи не дала ему обнять. Мок почувствовал, что ее живот колышется. Он встал и посмотрел в глаза Софи, которые под влиянием смеха стали еще меньше, чем обычно.
— Даже если ты будешь пить цистерны мяты, ты не сможешь владеть мной каждый день, — Софи вытирала слезы смеха с посиневшего глаза.
— А что, мята хорошо действует на мужскую силу? — спросил он.
— Видимо, — Софи все еще смеялась.
Мок вернулся к курению сигар. Большой кольца дыма опало на пушистый ковер.
— Откуда ты знаешь? — спросил он вдруг.
— Где-то читала, — Софи перестала смеяться.
— Где?
— В какой-то книге из твоей библиотеки.
— Может, у Галена? — Мок, как несостоявшийся классический филолог, имел почти все издания древних авторов.
— Не помню.
— Это должно быть у Галена.
— Возможно, — Софи села и покрутила чашкой по блюдечку. В ее глазах вспыхнул гнев. — Что ты вытворяешь? Мало того, что меня оскорбляешь физически, ты все еще пытаешься меня запугать психологически?
— Прости, — успокоился Мок. — Просто хочу очистить атмосферу от всех неясностей. Где ты была сегодня?
— Не хочу никаких вопросов, никаких подозрений. — Софи вставила папиросу в хрустальный мундштук и приняла от Мока огонь. — Поэтому я расскажу тебе о моем дне как человеку, который вступает на путь исправления и который хочет узнать, как прошел день его любимой жены, а не как бешеному от ревности следователю. Как ты знаешь, я скоро выступаю вместе с Элизабет на рождественском концерте. Она пришла ко мне утром, вскоре после того, как ты прислал мне розы. Мы ездили на коляске на Эйхеналлее к барону фон Хагеншталю, учредителю и организатору этого концерта. Нам пришлось взять у него доверенность, необходимую для аренды Концертного дома на Гартенштрассе. Подъезжая к нему, мы сбились с дороги, и я оставила розы в костеле Божьего Тела. Я была зла на тебя и не хотела цветов. Потом мы тренировались с Элизабет. Я ужинала у нее. Вот и все. А сейчас извини меня на минутку. Я устала, а Марта приготовила мне ванну. Я вернусь через несколько минут.
Софи допила кофе и вышла из гостиной. Мок выглянул в прихожую и увидел, как она закрывала за собой дверь ванной. Он быстро подошел к телефону и набрал номер Смолора. Бросил в трубку короткую команду.
Софи сидела голая на краю ванны и размышляла, кому Эберхард звонит. Вода окрасилась в розовый под влиянием розовой соли Хагера, благодаря которой — как расхваливали разносчики — «уменьшается боль и исчезает усталость». Софи не сняла макияж. Она знала, что ее муж любит, когда женщина накрашена — особенно в алькове. Кончиками пальцев она уже чувствовала свежее крахмальное постельное белье и близость Эберхарда. Она окунулась в ванну, наполовину наполненную водой, и с удовольствием смотрела на кафель, на котором веселый странник куда-то направлялся, неся на палке небольшой узелок. Внезапно она закусила губу. Соль для ванны освободила легкую боль в нижней части живота и воспоминания сегодняшнего утра.
— Это была просто месть, — прошептала она страннику. — Если бы я не отомстила, я бы не смогла простить его. А так начнем сегодня все снова. Каждую ночь мы будем вместе.
Аргос растявкался. Софи услышала шум в коридоре, какой-то знакомый мужской голос, а потом хлопнула дверью. Дрожа от гнева, вышла из ванны.
— Марта, кто это пришел? — крикнула она через дверь.
— Господин вышел с криминаль-вахмистром Смолором, — крикнула служанка. Софи с гневом смыла макияж.