Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка
Шрифт:
— Да что, в самом деле, за дьявольщина с этой херней?
Таким вот примерно образом Реймонд рано утром в воскресенье, приблизительно без четверти четыре, общался за столиком для игры в кости с крупье, малым с волнистыми волосами и тросточкой. Малый с тросточкой понятия не имел, о чем болтает этот великан-всезнайка, но его возмущал сам тон. Он удостоил Реймонда терпеливого подъема бровей, известного как «отказ Красного Крюка», подразумевая передать клиенту примерно такие мысли: «Я очень крутой, но стильный парень, о чем ты можешь судить по тому, как низко я опускаю свои глаза, и не будь это столь высококлассное заведение, таких хитрожопых всезнаек, как ты, мы бы выводили на задний двор и делали бы там из них густой мордмелад».
В данный момент, однако, Реймонд совершенно невосприимчив
Малый с тростью опять пытается разжечь игру, но всякий раз, как он заводит свой монотонный гудеж, высвобождая слова через нос (похоже, это такой стиль у крупье, ведающих игрой в кости в Лас-Вегасе): «Ну ладно, еще один кон… итак, вы сказали восемь — восемь, вы сказали» и так далее, Реймонд точно в таком же тоне начинает зудеть вместе с ним: «Херня, херня, херня; херня, ХЕРня, ХЕРня, херня; херня, херня, херня, херня».
Все вокруг столика для игры в кости в ужасе разувают глаза при одной мысли о том, что кто-то может дразнить такого крутого, стильного, элитного солдата, как лас-вегасский крупье. Глазеют одалиски в нарядах из золотистой ламе. Глазеют западные азартные игроки, пятидесятивосьмилетние мужчины в техасских галстуках-веревочках. Пожилые дамы за игральными автоматами, держащие в руках бумажные стаканчики, полные пятицентовиков, тоже вовсю глазеют, все это время не забывая, однако, лихорадочно дергать рычаги.
Реймонд, тридцатичетырехлетний инженер из Финикса, внешне и правда настоящий великан, но вид у него при этом вовсе не страшный. Его соломенные волосы растут так низко на лбу, что, кажется, нет никакой возможности разделить эту челку, но он все равно пытается. У Реймонда мощная, выдающаяся нижняя челюсть, однако она гладкая, мягкая и округлая как дыня. В целом Реймонд сильно смахивает на этакого вечного студента, изучающего епископальное богословие.
Охранники в казино были просто чудесные. Одетые в ковбойскую форму, как Брюс Кэбот в «Закате», они вдобавок носили звезды шерифов.
— Э-э, мистер, можем мы чем-нибудь вам помочь?
— Правильное обращение — «сэр», — отозвался Реймонд. — Вы сказали «мистер». А правильное обращение — «сэр». Как там ваша старая «коза ностра»?
Поразительным образом охранники вполне мирно выпроваживают Реймонда, даже не кладя ему на спину тяжелую ладонь. Лично я никогда раньше не видел этого малого, но, возможно, поскольку я последние пять минут следил за его выкрутасами, Реймонд поворачивается ко мне и говорит:
— Эй, у вас есть машина? А то эта дикая ерундовина опять начинается.
Суть дела оказывается в том, что Реймонд невесть где оставил свою машину, а теперь хочет ехать по Стрипу прямиком к «Стардасту», одному из больших отелей-казино. Я так подробно описываю этого большого олуха Реймонда вовсе не потому, что он типичный лас-вегасский турист, а потому, что он наглядно демонстрирует то чудесное воздействие, какое Лас-Вегас оказывает на чувства людей. Чувства Реймонда в тот момент находились на самом пике возбуждения, и единственной проблемой оказалось то, что у парня явно начался сдвиг по фазе. Он находился в Лас-Вегасе еще с самого четверга, а сейчас было уже утро воскресенья.
В левом кармане пиджака у Реймонда лежал конверт, полный стимуляторов (амфетамина), а в правом — конверт, полный транквилизаторов (мепробамата). Или, может статься, транки были у него в левом кармане, а стимуляторы — в правом? Заглянув туда, Реймонд смог бы разобрать, что где, но он больше не собирался туда заглядывать. Ему также было глубоко плевать на то, сколько чего еще там осталось.
Реймонд просто катался вверх-вниз по невероятной, снабженной электрическими вывесками рукавице лас-вегасского Стрипа, трассы-91 Соединенных Штатов, где неоновые и стандартные лампы — булькающие, идущие по спирали, взлетающие вверх как ракеты и взрывающиеся солнечными вспышками десятью этажами выше в самом центре пустыни — восславляют одноэтажные казино. Реймонд играл, пил, снова и снова закусывал за буфетными столиками, которые во всех казино днем и ночью держат заваленными всевозможной едой, но по большей части закидывался старым добрым амфетамином, малость охлаждал себя мепробаматом, затем цеплял еще алкоголя — и теперь, шестьдесят часов спустя, уже вовсю начал соскальзывать в симптомы токсической шизофрении.
Реймонд также наслаждался тем, что пророки галлюциногенов называют «расширением сознания». Этот мужчина определенно был психоделичным. Он начинал изолировать друг от друга отдельные компоненты той уникальной бомбардировки, которой Лас-Вегас подвергал его чувства. Реймонд был совершенно прав насчет всей этой ерундистики с «херней». Каждое казино в Лас-Вегасе помимо всего прочего содержит в себе столики для игры в кости, крупье за которыми постоянно поддерживают монотонный зудеж, который в целом звучит так, как будто они произносят «херня, херня, херня, херня, херня…». Они торчат там днем и ночью, высвобождая монотонный комментарий через свои ноздри. Почти никакой полезной информации крупье при этом не сообщают. Основополагающее послание заключается примерно в следующем: «Мы суть посвященные, едущие на гребне шанса». Из накоплений этого звука, выходящего наружу через ноздри, совершенно случайным образом в результате несчастного фонетического совпадения получается «херня, херня, херня…». На самом же деле все это представляет часть кое-чего весьма редкого и довольно величественного: комбинации причудливых стимулов, которые приводят на ум бронзовые гонги, каждый не больше тарелки с голубой каемкой, которые Людовик XIV, чья голова торчала из гофрированного круглого воротника, засаленного грязью старого города Византии, лично высматривал на базарах Малой Азии, дабы снабдить экзотической акустикой свой новый дворец близ Парижа.
Звуки, производимые крупье за столиком для игры в кости, будут, скажем так, входить в средний регистр. В нижнем регистре окажутся звуки, производимые пожилыми дамами за игральными автоматами. Ясное дело, мужчины тоже обрабатывают игральные автоматы, и все-таки одним из самых неизгладимых образов Лас-Вегаса являются пожилые дамы, стоящие вдоль рядов игральных автоматов. Они окапываются там с шести утра в воскресенье и торчат по меньшей мере до трех дня вторника. Некоторые из этих дам пакуют свои старые комковатые телеса в брюки «капри», однако многие просто-напросто напяливают на себя старое ситцевое платье, одно и то же день за днем, а обуваются в старые туфли на широком каблуке. Вид у пожилых дам при этом становится такой, как будто они просто вышли купить яиц где-нибудь в Тьюпело, что в штате Миссисипи. В левой руке у них всегда зажат бумажный стаканчик, полный пяти- или десятицентовиков, а на правую неизменно натянута рабочая перчатка «айрон бой», чтобы ненароком не содрать мозоли. Всякий раз, как дамы тянут за рычаг, автомат производит звук, очень похожий на стук кассового аппарата, прежде чем звенит звонок, а затем игральный автомат начинает грохотать слева направо — мелькают апельсины, лимоны, сливы, вишенки, колокольчики. палочки, бакару (фигурка ковбоя, объезжающего дикого мустанга). Этот грохот продолжает снова и снова бурлить эксцентричными рядами по всему помещению, подобно одной из радиосимфоний случайного звука Джона Кейджа. Вы можете пройти по Фремонт-стрит на рассвете и запросто услышать его, даже не входя ни в какие двери. Кроме того, вы сможете различить повороты «колес фортуны», довольно скучной и не очень популярной разновидности упрощенной рулетки, когда таблички, хлопая, замирают. В качестве обертона (или временами просто как очень громкий звук) раздается всплеск болтовни собравшегося в казино народа с периодическими взвизгами от столиков для игры в кости. В любое время от четырех дня до шести утра может последовать звук медных духовых или электрических струнных инструментов из коктейль-залов.
Шум толпы и звуки оркестров, разумеется, не так уж экстраординарны. Зато совершенно определенно экстраординарен лас-вегасский «музак». Вы чувствуете, как этот самый «музак» пропитывает Лас-Вегас с того самого момента, как входите в здание аэропорта после приземления, и до того времени, как наконец покидаете казино. «Музак» дудит в плавательном бассейне. Он есть во всех аптеках. Все получается так, словно существует общий страх того, будто кто-то в каком-то уголке Лас-Вегаса вдруг может остаться с абсолютно беззвучной минутой на руках.