Константиновский равелин

Шевченко Виталий Андреевич

держал в руке длинную указку и от этого казался еще меньше ростом.

— Садитесь, товарищ Евсеев! — предупредил он попытку капитана 3 ранга представиться. — Сейчас речь пойдет именно о вас!

Евсеев быстро достал блокнот и карандаш, с подчеркнутым вниманием приготовился слушать. Командующий устало махнул на это рукой, с чуть заметной горькой усмешкой произнес:

— Писать вам ничего не придется! Все, что я скажу, не потребует особых заметок для памяти!

Сидящие за столом закивали головами — стало ясно, что здесь уже обо всем договорились.

— Ваша задача будет заключаться в

следующем, — неторопливо продолжал командующий, повернувшись к большой настенной карте. — в случае оставления нашими частями Северной стороны приказываю гарнизону равелина держаться до последнего бойца, чтобы в какой-то мере сковать действия противника и тем самым позволить нашим отступающим частям укрепиться на южном берегу бухты. С такой же задачей будут оставлены еще два заслона — в Михайловском равелине и у Инженерной пристани. Но вам — указка командующего нацелилась в грудь Евсеева, — вам придется труднее всех! Остальные заслоны будут играть больше демонстрационный характер — им не продержаться более суток! А части на этом берегу должны успеть закрепиться! Успеть, чего бы это нам ни стоило! Только в этом случае мы еще сможем удерживать севастопольскую землю. Об этом вам не следует забывать ни на секунду!

Командующий, будто припоминая, потер ладонью лоб п медленно, с расстановкой произнес:

— Вот, пожалуй, и все... Будут у вас вопросы?

Их было у Евсеева множество, но он чувствовал, что спрашивать не стоит. На добрую половину из них командующий не смог бы ответить, другая половина казалась Евсееву просто мелкой, чтобы отнимать время у человека, на плечах которого лежал слишком большой груз. И, кроме того, уже ничего нельзя было изменить. События развивались с железной неумолимостью, и уже не люди руководили ими, а они вовлекали людей в свой стремительный и беспощадный поток. Нужно было применяться к ним, чтобы устоять, не быть сбитым с ног.

Для Евсеева сейчас это значило держаться до последнего бойца! Что будет уготовано другим, он не знал, да и не хотел об этом думать. Каждый, где бы он ни оказался, должен будет выполнить свой дат г. Это было совершенно очевидным и обязательным и для безусого паренька, в скопах на передовой, и для вот этих больших командиров за столом. Но почему так недоверчиво смотрят на него их утомленные, обведенные синевой глаза? И вдруг Евсеев понимает, что его дат гое молчание расценивается как колебание, как трусость, и поспешно, слишком поспешно и слишком лихо для такой обстановки, произносит, прищелкнув каблуками:

— Все ясно, товарищ адмирал! Разрешите идти?

Очевидно, это произвело не слишком благоприятное

впечатление и. может быть, даже чем-то похоже на мальчишество. Несколько генералов совершенно не скрывают иронической усмешки, скривившей их губы. Конечно, незачем было проявлять эту театральную бодрость. Вот н командующий смотрит на него молча и изучающе из-под недоуменно приподнятых бровей, и. краснея до ушей, точно школьник, Евсеев повторяет, но теперь уже тихо и твердо:

— Разрешите идти, товарищ адмирал?

Вместо ответа командующий протянул руку, н по тому, какой она была жесткой и негнущейся, Евсеев почувствовал, что это — прощание, прощание навсегда.

Странное чувство овладело нм, когда он покинул командный пункт. Он шел по

развороченным мостовым, мимо разбитых зданий, у которых, как на декорации в театре, сохранилось только по одной стене; шел сквозь накаленный воздух и едкую гарь пожаров и видел все это как бы со стороны, словно на полотне экрана. И затянутое маревом, покрасневшее солнце, и грохот бомбежек, п сверкающая синь летнего моря — все это было там, в другом мире, к которому он уже почти нс принадлежал. У каждого на войне есть надежда — вернуться с патя боя живым. Он был лишен и ее. Но даже это нс могло вывести его сейчас из состояния, граничащего с апатией по отношению ко всему, что в настоящий момент нс касалось двух вещей — Севастополя и немецкой армии. По тому, что в такой напряженный момент был все же отозван с передовой и собран у командующего весь генералитет, по суровым и решительным лицам

генералов, лаже по каким-то неуловимым штрихам, привнесшим в тревожную обстановку Севастополя элементы зловешиости, Евсеев впервые по-настоящему ощутил, что судьба города висит на волоске. И перед этой большой бедой он совершенно забыл о себе и о том, что должен будет умереть, выполняя последний приказ.

«Нет! Что угодно, только не это! Не дадим! Не позволим!» — горячо повторял он. сжимая кулаки и все тверже и тверже ступая по пересохшей звенящей земле.

Так он шел вперед, энергичный, сухощавый, собранный, и смотрел не мигая прямо перед собой. Какой-то встречный, пристально глядя на него, уступил ему дорогу. но Евсеев ничего не замечал. Уже сделав несколько шагов, он услышал за спиной окрик:

— Евсеев!

«Показалось!» — решил капитан 3 ранга, продолжая идти зпсред, но окрик повторился громче.

— Евсеев!

Это вернуло его к действительности. Тяжело, будто преодолевая навязчивый сон, он обернулся. Тот. кто кричал ему, уже спешил навстречу, раскинув для объятий руки:

— Женька, друг! Здорово, опальный!

Это был командир эсминца «Стройный» капитан 3 ранга Михайлов, однокашник и старый товарищ Евсеева. Они не встречались с начала воины, и эта встреча заставила сердце Евсеева тоскливо сжаться от воспоминания о несбывшихся мечтах.

Примерно за год до войны и он и Михайлов служили помощниками на эсминцах. Служба у обоих шла хорошо, и оба готовились в скором времени стать командирами. Получить в командование эсминец — это было самой большой мечтой Евсеева. По вечерам, когда на мостике оставался только вахтенный сигнальщик, он поднимался туда и любовно сжимал в ладонях щекочущие холодком рукоятки машинного телеграфа. А перед глазами лежал морской горизонт, такой близкий и доступный, если ощущаешь в руках пульсирующий нерв машин.

Но случилось нечто нсохчиданное, после чего все пошло по другим, о которых н не гадалось. путям.

...Шли осенние маневры флота, и Евсеев, заменяя заболевшего командира, находился на мостике эсминца, готовясь к выходу в торпедную атаку.

Здесь же присутствовал и командир отряда — маленький, кругленький и страшно вспыльчивый капитан 1 ранга Добротворскнй. Он ни секунды не стоял на месте, метался по мостику, вмешивался буквально во все, даже в дела сигнальщиков, и создавал этим нервную и напряженную обстановку, при которой люди становятся и бестолковее и глупее.