Контейнер со смертью
Шрифт:
Вот и думай, как сложатся их взаимоотношения в будущем. И Михаил Васильевич попытался настроиться на волну мозга хищника, попытался думать, как он, ощущать, как он. И поговорить с ним, как это происходит в природе – без слов. Лев чуть приподнял голову, насколько у него хватило сил, и посмотрел на человека. Посмотрел внимательно, задумчиво. Так они разговаривали несколько часов. Росляков рассказал о своем мире, где людей так много, что льву и наступить негде. Лев неприязненно фыркнул. Зато у людей очень много еды и не надо охотиться, не надо сидеть в засаде, выслеживать и догонять еду.
Лев фыркнул недоверчиво. Он не особенно поверил, что можно быть всегда и без особого труда сытым. Человек убедил его тем, что и сейчас он кормит и себя, и льва. А ведь тот сам добыть мяса не может. Лев молча согласился. Он признал, что человек сильнее. Не физически, нет. Хищники понимают, что сила не в размерах. Кобра умрет, если ударить ее лапой и переломить ей хребет. Но кобра при своих размерах запросто убьет самого крупного льва, если тот проявит неосторожность. А маленький огонь! С ним не справится ни один хищник… кроме человека.
Этим долгим вечером они поняли друг друга и расставили все точки над «i». Лев не считал человека вожаком, не считал посягающим на свою территорию, на своих самок. Они стали братьями. Возможно, хищник и не мыслил такими категориями и не осознавал, что недавно родился фактически во второй раз, когда его спас человек. Но этот человек проявил к нему то, что проявляет обычно мать, братья и сестры, когда они еще играют вместе и зависят от родителей. Сейчас все было немного так же. Они были стаей, прайдом. Они были двумя хищниками, где один помогал другому. А потом они выйдут в саванну, огласят ее страшным рычанием, чтобы все знали, что они вернулись. И что они будут охотиться. Вдвоем.
Правда, Росляков не настаивал на том, что они будут до конца дней охотиться вдвоем. О самках он предпочитал тоже не думать.
На следующее утро Росляков наметил себе разведку. Повесив на шею бинокль, он вооружился двумя имеющимися у него ножами, смотал парашютные стропы и начал восхождение на скалы. Место он выбрал возле своих пещер, потому что сами пещеры были довольно высоко от уровня русла реки. Считай, что половина расстояния уже сократилась. Но все равно ему предстояло преодолеть около десяти-двенадцати метров почти отвесной скалы.
Выискивая трещины, в которые можно было поставить ногу или за которые ухватиться рукой, Росляков медленно поднимался по стене. Ножом он расчищал те места, которые собирался использовать для опоры, и поглядывал вверх. Край скалы хотя и медленно, но все же приближался. Еще минут двадцать напряженной работы, и он был наверху. Ухватившись за камни, Росляков сначала некоторое время прислушивался. Нет, ни голосов, ни звуков автомобильных моторов, ни столба пыли, поднятого проезжающей машиной.
Выбравшись наверх и отряхнув руки, Росляков первым делом нашел выступ, за который можно было привязать парашютные стропы. Теперь спуск и подъем ему обеспечены относительно безопасные и уже не такие трудоемкие. Он долго стоял на камнях и рассматривал окружающую местность в бинокль. Если его все еще искали в этих местах, то сейчас он никаких признаков проведения поисковой операции не видел.
Во все стороны простиралось каменистое плато, которое плавно спускалось к западу. Справа и слева высились зубья скал, а над головой жарилось от солнца белесое знойное небо. Наверху Росляков провел два часа и передумал за это время многое. Во-первых, если ему все же удалось подняться здесь, то он хоть завтра может покинуть свое убежище и отправиться домой. Но профессиональная осторожность подсказывала, что два дня – это не срок для его врагов. За два дня они не свыкнутся с мыслью, что он исчез окончательно, что ему удалось выбраться из этих мест и покинуть страну.
И еще внутри шевелился маленький червячок, который не давал Рослякову покоя. Уйди он вот этим путем, через отвесную стену, и лев навсегда останется в западне. Он за неделю истребит всю живность в этой замкнутой котловине и подохнет с голода. Тут, конечно, вины Рослякова нет, но бросать животное в беде не хотелось. Родство душ.
Спуск занял всего минуту по закрепленной на вершине стропе. Росляков спрыгнул на землю и отряхнул руки. Когда он посмотрел на льва, то ему показалось, что зверь посмотрел на него с облегчением. Человек не ушел.
* * *
Аркадий Николаевич Трушин шел домой без особого желания. В последнее время настроение у него все чаще портилось по малейшему поводу. Он стал раздражительным, обидчивым, молчаливым.
Началось все примерно полгода назад, когда Трушину исполнилось ровно сорок лет. До этого все в его жизни шло вроде бы хорошо и ровно. Он кандидат наук, инженер солидного и престижного КБ, которое работает на «оборонку». У него вполне приличная зарплата, которая позволяет оплачивать обучение дочери в вузе на коммерческом отделении. Ее хватает даже на дорогие лекарства для жены, которая все время болеет, жалуется на здоровье, выискивает каких-то врачей, а те все уточняют и уточняют бесконечные диагнозы.
Но раньше все это было обычным делом, привычным. Вечно капризничающая жена, которая выискивает у себя болячки, дочь-обормотка, которая не хочет учиться, его должность простого инженера, хотя и в дорогом проекте. Все это было рутиной, но вот подошло сорокалетие, и все как-то повернулось другой стороной. Точнее, он сам посмотрел на свою жизнь с другой стороны. Может, это и есть так называемый кризис среднего возраста, а может, просто все накопилось в человеке. Достигло критической массы!
Аркадий Николаевич вдруг ощутил, что в нем накопилась обида на весь мир. Чего-то другого он ждал от окружающих людей, какого-то иного к себе отношения. А тут еще глупое народное поверье, что сорокалетие отмечать не принято, потому что цифра сорок ассоциируется с сорокадневными поминками по покойнику. Ну, поздравили на бегу, ну, позвонили двое. И все. Понимал же все, а все равно как-то обидно.
А еще этим летом вдруг как-то спонтанно собрались своим бывшим школьным классом. И тоже какое-то неудовлетворение. Тоже какой-то непонятный осадок. Сидел в сторонке, слушал, как однокашники вспоминают прошлое, рассказывают старым друзьям и подружкам о жизни, а он так и сидел особнячком. Нет, конечно, его тоже спрашивали, к нему тоже обращались, но как-то все это было не так.
А на работе? Аркадий Николаевич считал себя хорошим инженером, но многое мог бы продвинуть и сделать в качестве ведущего инженера, главного инженера проекта. Но на этих должностях сидели люди, которые недопонимали то, что было очевидным для Трушина, не видели того, что видел он. Разумеется, Аркадий Николаевич выдвигал свои предложения, не молчал, но всегда получалось как-то так, что его предложения чему-то не соответствуют, что они сырые, не укладываются в какую-то начальством рожденную концепцию.