Конторщица
Шрифт:
Я несколько раз глубоко вдохнула, попытавшись успокоиться.
Так, теперь нужно разобраться, куда именно я попала, и где я живу. Беглый осмотр россыпи бумаг на столе показал, что я попала не много ни мало — в 1980 год. А на дворе было 1 апреля. Обхохочешься, мать его!
Торопливое исследование содержимого дерматиновой сумочки с облезлыми ручками особой ясности не принесло: в кошельке нашлась трешка, советская, и немного мелочи. Тюбик с помадой, ради интереса раскрутила, помада светло-морковного цвета (кто бы удивлялся!) почти закончилась и Горшкова Лидия Степановна выковыривала ее оттуда спичкой. Рачительная девица, чего уж там. Еще обнаружилась пластмассовая
Супер! Я теперь знаю, где я живу!
Однако долго радоваться не вышло: на второй квитанции "за водоснабжение", где оплата была вообще фантастическая — 17 копеек (17 копеек, Карл!), стоял адрес: переулок Механизаторов, дом 8, квартира 2. И надпись была сделана той же рукой.
Ну вот, теперь я опять не знаю, где я живу…
Не, ну почему такая непруха? Ну, ладно я теперь попаданка, примем за данность, но, блин, не то, что всяких магических способностей нету, но даже памяти предыдущей владелицы этого толстозадого тела, и то не осталось. Не скрою, швыряться направо-налево фейерболами и испепелять одним взглядом было бы прикольно, но, блин, хотя бы некоторые фрагменты памяти можно же было оставить?!
И как вот теперь?
Даже если я сегодня заночую в этом унылом кабинете на столе, то все равно рано или поздно придется идти домой. А если я не приду ночевать, то доставшийся в виде бонуса супруг Лидии Степановны будет, мягко говоря, озадачен. Это в лучшем случае.
Остается два варианта: искать самой или брать такси и пусть меня привезут. Один из этих адресов однозначно должен быть моим.
Но самой искать нереально — города я не знаю, а навигаторов в это время еще не сочинили. А на такси хватит ли денег? И, опять же — мобилок еще нету, как вызвать такси?
Мдаааа…, засада… кругом одна засада…
Резкий протяжный гудок заставил подскочить. В коридоре послышались голоса, топот. По всей видимости это был конец рабочего дня и народ устремился домой.
— Лидочка, ты идешь? — в двери возникла кареглазая девушка с забавной челкой.
Я обрадовалась: вот мой личный Харон, который однозначно знает, где живет это тело и поможет мне пройти этот безумный квест.
— Да, конечно, — как можно дружелюбнее улыбнулась я. — Сейчас только…
Я торопливо открыла один шкаф, второй, но нигде верхней одежды Лидии Степановны не было.
— Лидусь, а что ты ищешь? — заинтересовалась девушка.
Блин, а я ведь даже имени ее не знаю. И что отвечать не знаю. От конфуза меня спасла защитница детей Африки:
— Тонечка, у тебя червонец занять можно? Мне до получки, — затараторила она, — В "Военторге" выбросили финские плащи, как раз моему подойдет. Я уже и отложила.
Пока Тонечка доставала деньги, я нашла нужный шкаф, где висело синтетическое пальтишко веселенькой дачной расцветки. В принципе, ожидаемо.
Мы вышли из здания с массивными аляповатыми колоннами. Шагнув в новый мир, я обернулась, чтобы запомнить, куда вернусь завтра. Вывеска на входе гласила: "депо "Монорельс" и ниже,
Замечательно!
После многолетней работы в огромной корпорации брендовых аксессуаров, с гигантской сетью фирменных и франчайзинговых магазинов в Риме, Венеции, Барселоне, Париже, да что там говорить, — даже в Сантьяго-де-Чили и в Плайя-дель-Кармен и то были наши представительства, и вот, после всего этого, теперь я — работник депо "Монорельс"!
Вот честно, я бы сейчас бахнула мартини. А лучше — коньяку.
Мы вышли на шумный проспект, оживленный, но какой-то бесцветный, что ли. Глаза напрягало отсутствие ярких красок и привычной какофонии рекламных щитов, бигбордов, арт-баттловских панно и ларьков с шаурмой. Фасады панельных зданий невыразительно серели или же были украшены панно в духе соцреализма (так называемое искусство повседневности или повседневность искусства). Я даже умилилась. Хотя, может, это потому, что было 1 апреля и деревья стояли голые. Тем временем Тонечка всё тараторила и тараторила, так что я поневоле стала вникать:
— …и можешь себе представить весь этот скандал — она тайно встречалась с этим Антоном. А он ее на 12 лет младше! Они даже хотели пожениться, но Тамара Семеновна говорит…
— А сколько ему лет? — я рассматривала людей, точнее советских граждан, в повседневной одежде кардинально немарких расцветок, и мне стало еще более грустно.
— Антону? — удивилась Тоня, — лет 22 где-то, он с армии как пришел, то на заводе два года отработал.
— А ей тогда получается 34? — взгляд скользнул по автобусной остановке и зацепился за фотографии ударников социалистического труда на двухметровой доске почета.
— Еще 33, в ноябре будет 34, но ты представляешь….
— И они оба свободны? — я смотрела, как из автобуса грузно вышла женщина с авоськами, из которых торчали упакованные в серую плотную бумагу свертки. Ее клетчатый платочек сбился и слипшиеся от пота волосы лезли в глаза, она их сдувала, так как руки были заняты. Сгорбившись, поправляя плечом съезжающий на щеку платок, она побрела к гастроному, переваливаясь, как утка.
— Да, но она….
— Тонь, а в чем фишка всей этой истории? Два свободных совершеннолетних человека полюбили друг друга и решили пожениться. Что здесь не так?
— Она же старше его!
— И что? Это — ее проблемы… — черт, кажется, я начинаю понимать, куда я попала, и что эльфы — более оптимальный вариант.
— Ты что, Лида, нельзя же так…
К счастью дискуссию пришлось свернуть, так как на кирпичной стене я увидела вывеску "пер. Механизаторов, 8". Очевидно, мой дом.
— Тонь, всё, я пришла, давай, до завтра!
Тоня, которая уже набрала воздуху для очередного аргумента, так ничего и не ответила и, резко отвернувшись, целеустремленно зашагала дальше. Обиделась. Жаль, неплохой, вроде, человек.
Я шагнула в подъезд. Там, в квартире N 2, мне предстояло знакомство с супругом.
Квартира Лидочки Горшковой оказалась не совсем ее. Точнее, квартира была коммунальной, с высокими потолками, узкими комнатами и застарелым запахом убежавшего молока. В прихожей громоздилась инсталляция из санок, велосипеда и каких-то коробок.
Пока я пыталась угадать, какая именно из четырех комнат моя, дверь той, что слева, распахнулась, и на пороге возник печальный мужчинка с намечающимся животом, белобрысый и усатый. Было ему около 30–35 лет, хотя в это время люди старели быстрее, так что вполне могло быть и 25. Он исподлобья уставился на меня и многозначительно молчал.