Контрабасы или дикие гуси войны
Шрифт:
Прибный вбивает в наши головы:
Разведка называется разведкой не потому, что быстро бегает, бесшумно ползает и метко стреляет. Разведка выполняет специальные задачи— те, которые никакой суперловкий и супербыстрый спортсмен выполнить не смогут, в в силу их полной аморальности. Настоящий разведчик, чтобы не засветить группу, должен суметь убить невинного человека. Пусть даже это будет женщина или ребенок. И делать это надо спокойно, без истерик, соплей и сантиментов. Настоящий разведчик ради выполнения боевой задачи должен уметь преступать закон. Иногда врать. Поступаться принципами морали! Забыть о том, что такое хорошо и что плохо!..Ради одного- выполнения боевой задачи! Получения информации или уничтожения противника! Это надо запомнить всем.
Мы дружно киваем головами. Всё понятно. Хотя лично мне не понятно. Как это убивать детей?! Мы что беспредельщики? Или фашисты?
Перекур.
Мы закуриваем. Прибный при курении прячет сигарету в кулаке, чтобы не был виден огонёк. Ловлю себя на мысли, что копирую его жесты.
Степаныч докуривает сигарету, бережно заворачивает её в клочок бумажки, прячет в карман.
– Продолжим, головорезы.
Мы сдержанно гогочем.
– При работе с объектом, его задержании, допросе конвоировании вы должны задавить в себе все чувства к нему, иначе появится психоэмоциональная зависимость. Рано или поздно вам станет его жалко, потом начнёте ему сочувствовать, потом появится желание помочь. В конечном итоге вы просто не сможете заставить себя нажать на спусковой крючок. Или наоборот. Сначала объект вызовет антипатию, потом стойкую неприязнь, потом ненависть.
В итоге, вместо того, чтобы хладнокровного проведения операции начинается фейерверк эмоций. А где эмоции, там нет места трезвому расчёту и прогнозированию ситуации. Это почти всегда ведёт к срыву операции.
Я начинаю размышлять: смогу ли я убить ножом? Не животное, а человека? И отвечаю без колебаний. Да! Смогу! Мысль об этом почему-то не заставляет содрогнуться.
Так прошло семь дней.
...Однажды утром нас разбудил прапорщик – старший по лагерю. Было жутко и холодно. В морозном ноябрьском небе, над огромным военным муравейником, над заиндевелыми стволами пушек и пулемётов бронемашин, косящихся в сторону гор, над трубами остывших буржуек, тускло мерцала луна – солнце мертвых. Не хватало только красноликого всадника с копьем и Сатаны, разрушающего город.
Чечня
Мы, не выспавшиеся и раздражённые, грузим своё барахло в грузовики. Везде стоит удушливый запах солярки и выхлопных газов.
Часа два мы разбираем и таскаем палатки, десятки ящиков с патронами и гранатами, тушенкой и рыбными консервами, мешки макарон, крупы, сахара. Какие-то бидоны. Печки-буржуйки... Фу-ууу, слава Богу, загрузились.
Потные и усталые лезем на броню, пристегиваем магазины, кто-то крестится.
Мы идем колонной. Рыжая чеченская степь, побитые пулями редкие столбы. Дорога в ухабах и колдобинах. Везде тяжелая бронетехника и вооруженные люди в военной форме. Вдалеке в небе висит громадное облако дыма.
Это Грозный. Он горит.
Чувство тревоги не покидает ни на мгновение. Ощущение, что мы оказались в эпицентре боевых действий. На броне БМП холодно, сидим на подушках и казенных матрасах. Рядом со мной Степаныч:
– Ты запомни, Алоша, большинство потерь на этой войне от подрывов. В прямом боестолкновении сейчас потерь почти нет. Это я к тому, что в атаку сейчас «героические повстанцы» не ходят. И все эти рассказы об отважных сынах гор, не прекращающих освободительную борьбу против оккупантов, просто сказки дядюшки Римуса.
На самом деле всё обстоит иначе. Тёмной ночью злой чечен заложил радиоуправляемый фугас, потом с безопасного места нажал кнопочку и подорвал БТР или грузовой борт с живой силой. Погиб один федерал, пятеро
получили ранения. Отважные мухаджиры потерь не понесли. Поэтому передвигаться желательно на броне, при подрыве больше шансов остаться в живых.
Странно, но я не боюсь подрыва, я боюсь одиночества. Зачем она забрала Машку?
Сквозь гул мотора слышу голос Прибного:
При движении по городу другая головная боль — снайперы.
Наловчились, суки бородатые, за пять лет нашего брата на мушку подлавливать.
Работают обычно из полуразрушенных домов. Садят метров с пятисот-шестисот. Отстрелялся, винтовочку спрятал, отошёл. И не прикопаешься к нему, мирный чеченец, у него такой же паспорт, как у тебя, прописка, семья.
Я подаю голос:
– А что делать, Степаныч?
– Сложный вопрос, Алоша, но я бы сделал так. Прежде всего, назвал бы весь этот бардак так, как он этого заслуживает - войной. Потом, в соответствии с законами военного времени отселил бы из прифронтовой полосы мирное население. Ну, а с теми, кто остался, работал бы как с потенциальным противником.
Я уточняю:
– Мочил бы в сортирах?
Степаныч соглашается:
– Да, и в сортирах тоже.
Я потуже запахиваю бушлат. Значит, будем мочить. Дрожите супостаты.
Через пару часов колонна остановилась в чеченском селе. Степаныч уходит к ротному. Оглядываюсь по сторонам. Свинцовое небо, серые дома. Окна
заклеены газетами. Почему-то нигде нет занавесок. Под ногами раскатанная
колёсами, липкая чеченская грязь. На перекрёстке чёрными воронами торчат несколько стариков в каракулевых папахах.
Нам отводят двухэтажное здание дома быта. В нем разбиты все окна, на двери надпись мелом: «Минировано». Под окнами - россыпь стреляных гильз.
Двор напоминает свалку, везде валяются ящики, стулья, прошитый очередью холодильник с оторванной дверцей, тряпье, консервные банки, котелки. Вдоль
забора располагаются огневые точки
Пока личный состав тусуется во дворе, собирая мусор и устанавливая полевые кухни, сапёры ищут в здании растяжки. Растяжка – это, как правило, ручная граната, у которой уже разогнуты или отломаны кончики усиков, а к колечку привязана тонкая, но прочная лесочка. Или проводок. Это не принципиально. Главное, чтобы он был прочный и не блестел. Второй конец провода крепится к чему-нибудь такому, что может сразу привлечь внимание.
Когда рычаг-предохранитель отлетает, ударник под действием боевой пружины накалывает капсюль-воспламенитель. Через три-четыре секунды по горючему составу замедлителя огонь доходит до капсюля-детонатора. И если щелчок воспламенителя ещё слышен, то взрыв уже нет.
Степаныч рассказывал, что в первую войну чехи любили минировать кастрюли с едой, подкладывать растяжки под тела погибших или под оружие.
Есть, нашли. Черноусый сапёр держит в руках две эфки в зелёных ребристых рубашках. Вот твари бородатые. Не-е-ет! Только мочить.