Контрольная схватка
Шрифт:
– Кто старший? – с переднего сиденья машины на траву спрыгнул офицер.
Я хорошо видел его фуражку, портупею на гимнастерке. Свет фар освещал хромовые офицерские сапоги. Чисто машинально я отмечал важные моменты. В его руках оружия нет, кобура с пистолетом, как и положено, сзади, чуть справа на ремне. За рулем машины молодой худенький боец, руки держит на руле. На заднем сиденье двое в фуражках. Это я видел даже в темноте. Значит, офицеры. Их рук я не видел. Или спокойно лежат на коленях, или сжимают оружие, стараясь не показать его мне. Пока не факт, что свои.
– Подойдите ко мне! – приказал я, чувствуя, как рука, в которой зажата граната, стала влажной.
Не от того, что я ожидал боя, смерти, не от того, что я намеревался бросить ее. Скорее от того, что я держу ее с выдернутой чекой и не готов бросить. Интуиция подсказывала мне, что это все же свои. Немцы, диверсанты не стали бы так себя вести. У них времени нет на долгие разговоры, соблюдение формальностей. Диверсанты такие операции по захвату планируют иначе. Либо сразу удается обмануть «гостя», либо скоротечный огневой контакт – перебить всех, захватив старшего живым. Диверсанты будут «разговаривать» от силы еще минуту, потом откроют огонь на поражение. Если через минуту я не услышу ответа на пароль, бросаю гранату. Но я его услышу. Этот парень волнуется, но волнуется он как надо. Он волнуется из-за того, что может сорвать операцию, которую проводит Москва, а не потому, что он предатель или боится пули в затылок, если оплошает, если его просто заставили захватить нас под страхом смерти.
Офицер с готовностью пошел мне навстречу и остановился в трех шагах не доходя до меня.
– В Свердловске сегодня ветрено, – сказал он, понизив голос, – пять – семь метров в секунду.
– В Куйбышеве порывами до семнадцати, – ответил я условной фразой, – ожидается дождь.
– Здравствуйте, – заулыбался особист и шагнул навстречу, протягивая руку, – лейтенант Званцев! Поступаю в ваше распоряжение!
Теперь я разглядел погоны лейтенанта и обветренное молодое лицо с внимательными смеющимися глазами. Он протянул мне свое служебное удостоверение оперативного сотрудника контрразведки. И когда он начал рассказывать о поставленной ему задаче, я снова понял, насколько Платов осторожен и насколько он горазд строить такие операции не повторяясь, сохраняя конспирацию даже в своем тылу.
Через пятнадцать минут к самолету подъехала полуторка для нашей группы и тягач для самолета, чтобы оттащить его в укрытие и замаскировать. На рассвете он должен был улететь назад с ранеными на борту. В машине на ходу я коротко обрисовал ребятам ситуацию.
– Армейское командование знает, что контрразведка проводит какую-то операцию в прифронтовой полосе. Но ее сути не знает. Даже начальство Званцева не знает подробностей, кроме того, что нам нужно было выделить сотрудника для помощи и связи с командованием. Так что детали может узнать только этот лейтенант. Парень он, кажется, толковый, энергичный и боевой.
– Время «Ч» завтра? – спросил Буторин.
– Да, спать нам сегодня не придется, а может, и двое суток или больше, – заверил я. – У нас две точки встречи. Какую выберет Бельц, мы не знаем. Наша задача сегодня: разбившись на две группы, изучить места встречи, подходы, обстановку. Особое внимание ночью перед встречей. Еще раз напоминаю, что после контакта нам придется прикрывать Бельца хоть собой, но довести до охраняемого блиндажа, а оттуда под усиленной охраной уже к самолету. На этих точках ждем всего три дня в условленное время на рассвете. Если он не придет, тогда докладываем Платову, и он принимает решение, что нам делать дальше.
Через час без приключений группа добралась до покосившегося деревянного дома в селе. Правда, от села мало чего осталось, но все же здесь удалось разместить кое-какие службы обороняющихся частей. Пока на печке-буржуйке закипала в чайнике вода, мои оперативники раскладывали топографические карты.
– Федор, доложи коротко обстановку в тылах, – приказал я Званцеву. – Диверсанты, их активность, методы противодействия, уничтоженные, пленные диверсанты!
Сосновский сразу подвинул к себе карту и приготовился слушать. Буторин и Коган, обсуждавшие что-то вполголоса, замолчали и повернулись к лейтенанту. Званцев нахмурил брови, прищурился, как он это делал обычно, когда сосредотачивался или задумывался. Он заговорил неторопливо, старательно подбирая слова. Парню явно хотелось понравиться московским оперативникам, не ударить перед ними в грязь лицом. В общем, говорил он толково, не увлекаясь деталями и не впадая в излишнюю эмоциональность. Из рассказа лейтенанта получалось, что обстановка была напряженной не только на самой линии фронта, где наши войска пытались удержать гитлеровцев ценой огромных потерь, но и в тылах фронта. Немецкие разведывательно-диверсионные группы действовали активно, нагло и не особенно считались с потерями. С одной стороны, они жертвовали в основном не немцами, а выходцами из Советского Союза, изменниками. С другой стороны, это все говорило, что группа армий «Центр» любой ценой пытается пробиться в кратчайшие сроки к Москве. Участились атаки на штабные автомашины в тылах фронта, рвалась проводная связь, минировались мосты, поджигались склады. Чаще всего не военные, а именно гражданские, продуктовые. Цель была ясна – посеять панику, в том числе и среди населения.
– Какими силами располагают части по охране тылов фронта? – спросил Буторин, опередив мой вопрос.
– Насколько я понимаю, единой структуры нет, – опустив голову, ответил Званцев. – Есть полк пограничников, который взял под охрану важнейшие коммуникации, мосты, переправы. Часто с марша снимают свежие части, следующие к фронту, чтобы выполнить какие-то противодиверсионные мероприятия. Ну и личный состав особых отделов частей, конечно. Когда нам удается выбить у командования какие-то подразделения для выполнения такого рода задач.
– Сколько немецких групп работает против нас в полосе фронта, армии? – спросил Сосновский, выпустив в потолок струю табачного дыма и изящно стряхнув пепел в пустую банку из-под тушенки.
– Я такими сведениями не располагаю, но по косвенным признакам и сообщениям от вышестоящего начальства могу сделать свои выводы. Не уверен, что они правильные.
– Делай, лейтенант, делай! – посоветовал Коган. – Все приходит с опытом. В том числе и умение делать правильные выводы.
– Я считаю, что в полосе фронта примерно до ста километров действует одна мобильная группа и не больше. Численность группы такова, что она одновременно может выполнять несколько задач, совершать несколько диверсий в разных местах, но руководит ею один опытный человек. Пленных диверсантов у нас нет. Не удалось взять ни одного, хотя убитых за последние две недели около десяти человек. Как-то идентифицировать тела убитых не представляется возможным. Ни у кого практически нет отличительных характерных признаков в виде татуировок, каких-то особых примет и тому подобное.
– Ладно, – я прервал обсуждение. – Понятно, что армейское начальство этим вопросом заниматься не будет. У него другая головная боль. А солдат, он не обучен брать живьем врага, он обучен уничтожать фашистов, и в этом его философия и его правда. Не будем судить строго, будем разбираться на месте… Значит, так: делимся на две группы, каждая работает в своем районе встречи с «объектом». Ты, Званцев, сообщаешь командованию частей, что в их зоне ответственности могут появиться оперативники НКВД из Москвы. Определяем обстановку, степень риска и организуем – каждая группа на своем участке – встречу «объекта». Дальше по плану.
Конечно, я оставил себе участок наиболее вероятного появления перебежчика. Ответственность лежала целиком на мне как на командире группы, поэтому и все риски приходится брать на себя. Не потому, что я не доверял своим товарищам. Нет, я просто не хотел, чтобы они брали на себя излишнюю ответственность.
Я оставил рядом с собой Сосновского. Он лучше других знал немецкий язык, практически в совершенстве. До войны он несколько лет работал в Германии. С Коганом я отправил Буторина. Виктор тоже все-таки хорошо знал немецкий. Да и пара у них складывалась неплохая. Они хорошо понимали друг друга, были даже в чем-то похожи…