Контрразведчик
Шрифт:
— Хорошо. Но я хочу вас спросить… Что думаете вы о его смерти?
— Видите ли, тут либо преступление, либо… самоубийство.
— Самоубийство? Нет! — вскричала Елена Федоровна. — Я знаю Сережу лучше всех! Я не могу в такое поверить!
Леденев пожал плечами.
— Извините, Юрий Алексеевич. Извините… Но подумайте сами: зачем ему было убивать себя?
— Вот именно это я и пытаюсь выяснить. Равным образом исследуется и версия о преступлении. Скажите, Елена Федоровна, в госпитале Сергея Николаевича никто не навещал?
— А кому особенно навещать? Родных у него в Понтийске нет. Деревню на Смоленщине, где жили его старики, спалили фашисты вместе с жителями. Хотя… Когда он вспомнил свое имя, я сообщила об этом в комендатуру. И в этот же день прибыл в госпиталь морской офицер, кажется, капитан второго ранга. При их беседе я, правда, не присутствовала, но потом Сережа говорил, что это был его начальник из Особого отдела флота. Ведь Сережа не просто воевал, он был разведчиком.
Последние слова Елена Федоровна произнесла с гордостью.
— И больше никого не было?
— Приходили еще матросы с подарками. Но их посылал тот Сережин начальник.
— А имени его Сергей Николаевич не называл?
— Он говорил, что и сам толком не знал, тот все больше под псевдонимом был известен. Его звали Лев.
— Лев?
— Да, Лев, точно!
— И еще один вопрос, Елена Федоровна, заранее простите, вопрос, так сказать, личного порядка. Не замечали вы каких-либо странностей в поведении мужа? Только не торопитесь с ответом, подумайте вначале.
Миронова задумалась. Потом она протянула руку и взяла сигарету.
— Я курю редко, но иногда сигарета помогает сосредоточиться, — пояснила она. — Итак, странности в поведении… Знаете, он был веселым, жизнерадостным человеком. Любил работу, вот этот дом, где мы с ним поселились у отца, тогда он был еще жив, мой отец. Сережу комиссовали из-за ранений, он был одно время даже на инвалидности из-за сильных болей в голове. Родились дети, наши близнецы, он души в них не чаял…
Она затихла, погрузившись в воспоминания.
— Иногда я случайно заставала его — в общем-то человека веселого, общительного — в таком, состоянии тоски или отчаяния… Я пугалась, когда приходило это, но Сережа тут же брал себя в руки и на мой вопрос, что с ним, отвечал: «Голова немного болит, Ленок, не волнуйся, родная». А ведь я сама латала ему эту страшную дырку на голове и знала, как может «немного» болеть у него голова.
За дверью, ведущей во внутренний двор, послышались быстрые шаги, и в комнату влетел рослый парень.
Юрий Алексеевич понял, что это и есть Игорь.
— Мама! — крикнул он. — Мама! Ты только посмотри, что я нашел!
Юноша едва не бегом пересек комнату и положил на стол сверток.
Елена Федоровна слабо ахнула.
На столе, тускло поблескивая, лежал хорошо смазанный парабеллум.
Кем был Седой
Матросы убрали трап, на берегу сбросили с кнехтов швартовы, «Ракета» отвалила от причала и, набирая скорость, помчалась к выходу из бухты.
Юрий Алексеевич Леденев стоял на правом борту и смотрел, как разворачивается, медленно сползая к корме, панорама города. Он видел утопающие в зелени белые здания Понтийска, улицы, сбегающие к морю, кусок желтого пляжа, несмотря на ранний час уже испещренного телами купальщиков, а перед мысленным взором его представало зарево пожаров, разрывы снарядов и бомб, нестерпимый вой пикирующих на город штурмовиков, и серо-голубая вода бухты казалась ему багровой. И море было багровым, и зарево над городом, и сам воздух, казалось, пропитался кровью.
— Этюд в багровых тонах, — вслух подумал и усмехнулся Леденев.
— Вы о чем это? — спросил стоявший рядом Ковтун. — А, вспомнил… У Конан-Дойля есть повесть с таким названием.
— Есть, — согласился Леденев. — Вот мы и в открытом море…
«Ракета» принялась круто ворочать влево, выходя на курс в Балацкую бухту.
…Вчера Леденев вернулся в санаторий, когда отдыхающие уже отужинали и веселились в клубе.
Юрий Алексеевич медленно поднялся в свою палату. Ковтуна в ней не было.
Не зажигая света, Леденев закурил и подошел к окну. За окном были кипарисы, веселый, многое повидавший на своем веку город, за окном было море.
Ему захотелось вдруг лечь, уткнуться головой в подушку, лежать так и ни о чем не думать.
В дверь постучали.
Помедлив, Леденев негромко произнес:
— Войдите!
Дверь распахнулась, и в палату вошел сержант милиции. Не видя никого в темноте, он отступил назад. Леденев включил настольную лампу.
— Вы ко мне? — спросил он.
— Так точно, товарищ майор! Третий раз приезжаю. От полковника Нефедова. Вас ждут.
На вечере у Нефедова, где Юрия Алексеевича встретили весьма сердечно, Леденев ничего полковнику о событиях дня не рассказал. Говорили о Поморске, жена Нефедова и сам хозяин расспрашивали о сослуживцах, все было мило и непринужденно. Леденев вернулся в санаторий, когда Иван Никитич уже спал.
Утром полковник Ковтун рано разбудил Леденева и сказал, что если тот хочет попасть сегодня, как собирался, в Балацкую бухту, то надо смываться из санатория до завтрака, иначе — хана. Пашка грозился выставить охрану и заарестовать майора-полуночника, а заодно и своего несносного дядю.