Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
— А откуда этот концертный «Стенвей», тоже из Львова? — спросил Булат, хорошо зная, что этих драгоценных инструментов имелось в Киеве только два — один в консерватории, а другой в особняке сахарозаводчика графа Бобринского. А из Львова, отбитого у австрийцев русской армией, царские офицеры, помимо прочего добра, брошенного в львовских дворцах франц-иосифской знатью, вывезли много клавишных инструментов.
— Па-ас-слу-шай, — растягивая слова и пренебрежительно опустив уголки рта, процедил, услышав вопрос Алексея, офицер, — я, э, не люблю, когда всякий сует нос, э, в чужой поднос… Завтра в шесть вечера
Штаб-ротмистр, не сомневаясь в том, что его дело улажено, встал. Корней Сотник, угодливо согнувшись, стряхнул соринку с узких красного сукна брюк гусара.
Сотник, предвкушая жирный куш, достал коробку «Сальве», папирос высшего сорта, и, задымив, угостил Алексея.
— Вот видишь, Лешка, — блаженно затягиваясь, улыбнулся он, — какие выдающие господа заглядывают до нас. — С хитроватой усмешкой на тонких губах добавил: — Что мелют сицилисты — одна ерунда. Скажу тебе одно, Леша: пока живы господа, жив и наш брат мастеровой — настройщик, полировщик, краснодеревец!
Махинации с клавишными инструментами, цены на которые росли с каждым днем, приносили большие доходы управляющему киевским отделением «Юлия Генриха Циммермана» Паулю Кнафту и его старшему мастеру.
Дома, на квартире у тети Луши — арсенальской укладчицы, ютившейся в подвале на Московской улице, недалеко от арсенальских ворот, — Алексей рассказал о своей встрече с гусарским штаб-ротмистром.
— Я об этом Раките-Ракитянском кое-что знаю, — выслушав рассказ Булата, отозвался другой квартирант тети Луши — слесарь Боровой. — Это крупный комбинатор и воротила. Одним словом, спекулянт, да еще волчьей породы.
— Что, встречались с ним? — спросил Алексей.
— Нет, Лешка. Не имел счастья. Один наш товарищ, техник, он работает в артиллерийском складе на Зверинце, мне о нем рассказывал. Строевой офицер, Ракита-Ракитянский сумел втереться в военные приемщики. Ездил в Америку принимать снаряды. Там, за океаном, он не забывал и про свой карман. Вместе со снарядами притащил этот рояль. Слыхать — привез он и квебрахового экстракта. Без этой штуки хорошей подошвы не дашь. До войны Ракита-Ракитянский со своим девятым гусарским полком стоял в Василькове. Тот экстракт он и сплавил васильковским кожевникам. Спекулянты, Лешка, наживаются. Кому война и горе, а кому по колено море.
— Ну и я сорву с него как следует! — выпалил Алексей.
— Сколько бы ты с него ни слупил, Леша, — вставила свое слово тетя Луша, подавая миски со щами, — а мой кум, тот треклятый Корней, этот буржуйский подлипала, четвертую часть, а то и третью себе потребует.
— Можешь слупить с него сколько твоей душе угодно, — сказал Боровой, — но главное, Леша, в вашей мастерской осторожненько расскажи, что приносит война нашему брату и что господам Ракитам-Ракитянским. А как будешь заканчивать работу, дам тебе одну листовочку. Напишем ее специально для горничных и истопниц института. Не сладко им там живется.
На следующий день, сложив необходимый инструмент в холщовую сумку, Алексей, отпущенный Сотником задолго до окончания работы в мастерской, направился по Крещатику к Думской площади. Наискосок от нее, рядом с домом знаменитого сахарозаводчика Терещенко, ставшего впоследствии министром
Алексей старался прийти вовремя не потому, что Ракита-Ракитянский не любил ждать. Срочная работа, которую нужно было сделать для гусарского штаб-ротмистра, обещала довольно солидный заработок.
Прохаживаясь у ворот института, Булат видел, как то в одном, то в другом окне огромного здания зажигался электрический свет. Приближались зимние сумерки. Вскоре он услышал торопливый звон шпор. В элегантной, до пят шинели, в черном лакированном, с медным двуглавым орлом кивере, над которым торчал султан из белых конских волос, появился гусарский штаб-ротмистр.
— Ну что, пришел, брат? — обратился он к Алексею.
— Как видите, ваше благородие, явился.
— Так вот, па-аслу-шай, браток, — начал Ракита-Ракитянский, — расчет за свою работу получишь с меня, да, с меня. А поведет тебя к роялю одна дама. Это не кто-нибудь, э, а сама генеральша Штольц. Небось в Киеве все знают генерала фон Штольца. Я бы сам проводил тебя, но, знаешь, нашему брату офицеру вход в институт строго-настрого того… Как дикому жеребцу на манеж… Начальство, э, опасается за своих цыпочек.
К воротам подходила одетая в короткий каракулевый жакет невысокая плотная женщина. Одной рукой она прижимала маленькую муфточку к высокой груди, другой придерживала длинный подол юбки.
Штаб-ротмистр, гремя волочащейся по земле шашкой, ринулся навстречу женщине. Сняв на ходу кивер, поцеловал ей руку.
Дама, не обращая внимания на Алексея, журила офицера:
— Где же, Глеб Андреевич, ваше честное слово, несносный? Мы вас ждали к завтраку.
— Извините, дорогая Грета Ивановна, — оправдывался Ракита-Ракитянский. — Раб божий Глеб сегодня влип, и влип здорово. Шагаю это я по, э, Крещатику и напоролся на азиатскую чуму — на генерала Медера. Не подвернись какая-то серая кобылка — замухрыга солдатик, не имел бы я счастья лицезреть сейчас ваш ангельский лик… Ужас, скандал, катастрофа: гусарский офицер — и в резиновых калошах! Постигаете?
— Ах, этот зверь — генерал Медер. Мой фон Штольц тем же лыком шит. Замучил своим ужасным граммофоном. От этих церемониальных маршей трещит голова.
— Па-аслу-шайте, дорогая Грета Ивановна! Фон Штольц — ваш законный, богом, э, данный. Приходится терпеть. Но как терпит в своем седле людоеда Медера императорская армия?
— А вы слышали, что ответил царь на доклад военного министра?
— Никак нет, Грета Ивановна, не слышал.
— Его величество изволили сказать: «Русская армия только и держится на киевском коменданте Медере да на казанском командующем Сандецком».
— Два сапога пара. Зацукали нашего брата офицера, — ответил гусар. — Давно бы пора поманежить их на фронте. Понюхали бы пороха…
В душе Алексея, слушавшего развязную болтовню офицера, закипела злоба. «Тебя посылали за снарядами, но ты не оплошал. А мой отец, столяр «Арсенала», сложил свою голову под Перемышлем в тысяча девятьсот пятнадцатом году как раз из-за того, что в русской армии не хватало этих самых снарядов».
До ушей Булата донесся вкрадчивый голос офицера:
— Милая Грета Ивановна, а когда же институт соизволит, э, выплатить мне мои аржан? Я уже в долгу как в шелку!