Конунг. Изгои
Шрифт:
Но он не дал провести себя.
— Их надо зарубить. — Он смотрел на меня с презрением и с ненавистью.
Он смотрел мне в глаза и злобно смеялся, я пошел дальше, но он не отставал от меня и не позволял мне говорить о чем-нибудь другом, кроме пленных.
— Даже если конунг скажет — нет, мои люди все равно зарубят их, — заявил он. — Я так хочу…
— Ты трус, — сказал он.
Я молчал.
Мы были недалеко от овчарни с пленными, он потянул меня туда. Некоторые пленные спали, лежа на земле, другие дремали, свесив голову между колен. Он крикнул им:
— Мы вас зарубим!…
Я ушел от него, чувствуя у себя за спиной запах пленных: злой запах страха и блевотины.
На
Тогда я подошел к конунгу и сказал:
— Тебе в удел досталось горести, потому ты пощадишь их.
На другой день к нам пришли бонды, отцы, они хотели поговорить с конунгом. Я говорю отцы — они были пожилые, седовласые, некоторые хромали, опираясь на костыль. Наверное, многие приходились дедами тем парням, которых мы взяли в плен, они просили конунга пощадить их детей. Старики остановились невдалеке от усадьбы, где находился конунг, и размахивали белым полотнищем, показывая, что намерения у них мирные. Дружинники хотели прогнать их, но конунг вышел и поговорил со стариками.
Он сказал им, что нельзя безнаказанно сражаться против конунга этой страны и что ничего обещать им он не может.
— Возьми вместо них наших работников, многим из них давно хочется покинуть эти места, они будут верно служить тебе. А сыновей верни нам.
Конунг поблагодарил их за такое предложение, но опять повторил, что обещать ничего не может.
— Приходите завтра в полдень и вы узнаете мое решение.
Они поблагодарили его и ушли. Поговорить с сыновьями им не разрешили.
На другой день Вильяльм пришел к конунгу и сказал:
— Выбирай, или я или пленные. — Обычно мы все разговаривали с конунгом стоя, Вильяльм же уселся на табурет и плюнул в очаг. — Им нет места в наших рядах, — продолжал он. — Ты знаешь, дружинников у нас мало, а дела у них много, неужто ты хочешь, чтобы они теперь еще и охраняли пленных и отвечали за них? И я и мои люди отказываемся от этого. Даже если пленные поклянутся тебе в верности, это ничего не изменит. Оставлять их здесь тоже нельзя. Я участвовал в сражениях задолго до того, как ты объявил себя конунгом, я знаю врагов лучше, чем ты. Если ты отпустишь их на свободу, они прямиком отправятся в Нидарос и придут туда раньше нас. Я не боюсь встретиться с врагом в бою. Но мне не хотелось бы погибнуть из-за чужой глупости.
Конунг сидел в конце стола, я видел, что он устал. Он промолчал, выбирая перья для письма, потом начал точить их ножом. Вильяльм был красноречивый человек и рассудительный, хотя глубиной мысли не отличался, он был некрасив и упрям. Конунг был старше его.
Вильяльму не понравилось молчание конунга, он начал распаляться. Я не знал тогда, не знаю и сейчас, молчал ли конунг потому, что хотел как-то использовать гнев Вильяльма, или просто не знал, что ему ответить. Я знал Сверрира достаточно хорошо и не сомневался, что он мог бы найти достойный ответ. Он мог бы сказать:
Если мы сохраним им жизнь, они станут лучше к нам относиться! Молва о нашей доброте опередит нас, и многие еще подумают, прежде чем напасть на нас, и, может быть, откажутся от борьбы. И в темноте нас будут поджидать не затем, чтобы убить, а чтобы оказать нам дружескую встречу. А мог бы и просто сказать своим зычным голосом: Я пощажу их потому, что такова воля Божья. Но ничего этого он не сказал.
Я никогда не видел его таким усталым, спавшим с лица, сгорбившимся.
Вильяльм тоже обратил на это внимание, он продолжал говорить. В его голосе, раньше дрожавшем от гнева, теперь звучало презрение.
— Вот оружие! Я хочу испробовать его на пленных! — с торжеством, сказал он.
Но конунг молчал.
В голосе Вильяльма опять послышалось сомнение и недовольство, которое вот-вот могло обернуться безудержным гневом. Заикаясь, он заговорил о трусости, правда, не глядя на конунга и не смея произнести вслух его имя. Моего имени он тоже не называл, но смотрел на меня. Он сказал:
— В окружении конунга есть люди, которым там нечего делать, и если ты, Сверрир, хочешь, чтобы на Эйратинге тебя провозгласили конунгом, тебе стоит последовать совету людей, которые легко переносят запах крови. Иначе мы уйдем от тебя, — заключил он.
— Уйдете?… — спросил конунг. Он поднял глаза, спина у него ссутулилась еще больше.
Тут пришел Сигурд. Он всегда был приветливей брата, и я знал, что Вильяльм больше доверяет его суду, чем своему собственному. Мне стало ясно, что, если Сигурд согласится с конунгом, Вильяльм уступит, а вместе с ним и его дружинники. Если же Сигурд поддержит Вильяльма, то все воины пойдут за Сигурдом. Конунг лишится силы, как предводитель, оставшийся без войска, или же ему придется уступить своим людям и обречь пленных на смерть.
Сигурд сказал:
— Мы не можем взять их с собой. Ты должен это понять, государь!…
На губах Вильяльма появилась безобразная усмешка, он быстро повернулся к брату и засмеялся, бросив на Сверрира презрительный взгляд. Сверрир по-прежнему сидел спокойно. Я никогда не видел его более усталым и грустным.
Вильяльм спрашивает:
— Чья воля, конунг, твоя или наша?…
Тут конунг вскакивает, вопит и бросается на них, Вильяльм полуобнажает меч, Сверрир бьет его по лицу. Вильяльм падает, конунг топчет его ногами. Потом поворачивается к Сигурду, Сигурд отступает на два шага, он не хватается за оружие, открыв рот, он застывает перед конунгом и принимает то, что ему положено. Мне случалось видеть Сверрира в гневе, но таким — никогда. Вильяльм встает и отступает перед потоком слов, они несутся, как ручей в половодье в нашем родном Киркьюбё. Я с гордостью думал, что и в таком положении Сверрир сохранил ясность мысли. Он разил их, безжалостно разил презрением. Но он не противоречил самому себе. Думаю, что даже тогда его охваченная жаром душа хранила ледяной холод: он знал, что делает. Сперва он приказывает Сигурду встать у двери и никого не впускать в покой. Сигурд повинуется. Конунг срывает с себя меч и швыряет его на стол, потом приказывает Вильяльму отдать свой и забирает его. Препоясавшись мечом предводителя дружины, конунг продолжает кричать, с его губ слетают слова, горячие, словно раскаленные камни из глубины земли, о которых рассказывают исландцы и которые могут убить человека. Он взрывается: