Конвеер
Шрифт:
Радько заметно оживился.
– А, йобаный пагалаве у Бармалея на днюхе выступал английский музыкант Брайан Ино, он коллекционирует запахи – невьебенно-уникальные запахи. Он хранит их в огромных коробках, которыми уставлена вся его комната. Кроме него, в Англии этим занимается королева, и вот они собираются вместе, и если у Елизаветы не оказывается какого-то образца, он его в коробочке во дворец везёт. Брайан Ино привез Бармалею аромат полевых цветов – и Бармалей так усердно нюхал, что ночью у него температура сорок установилась.
За Блайвасом никогда не заржавеет – посыпались
– … или запах говна пожилой негритянки, накануне обожравшейся тухлой рыбой, выловленной в низовье Миссисиппи в девятую фазу лунного противостояния.
Штрум с грохотом поставил бокал на стол:
– Приезжал Бармалей?
Блайвас кивнул и важно засопел. Штрум уточнил, когда. На что Блайвас ответил:
– Сегодня мы его проводили в аэропорт.
Радько мельком посмотрел на девушек и сказал:
– А чокак, правда штоле что некрасивых тёлок ебут чаще чем красивых? В чём подвох? Только девчат, не берите на себя, то не про вас ваще. ОК?
Марина, устремив свой пылающий взгляд на Андрея, скромно заметила:
– По теме не знаю, я красотка и ебут меня ежедневно.
– Кто бы сомневался, – промурлыкал Радько.
– Ну хз. кто дает – тех ебут, – предположил Андрей.
Марина звонко рассмеялась, на её шее зазвенело монисто, в ушах беспокойно качнулись серьги.
– Кто грамотно просит, тем дают.
– В итоге выбор за девушкой, – сказал Радько. – Но некрасивые дают без выебонов. Или наверное сосут лучше.
Блайвас возразил.
– Ой не факт! Некоторые себя такими королевами считают, что мама дорогая!
И расхохотался:
– Гыгыгы. Бог никак крокодила выебать собрался и никак не решится, совета хочет.
Заметив недовольство на лице Марианны, Радько поднял бокал:
– Поднимаю тост за двух прекрасных жемчужин, которые украшают наш стол!
Марианна чокнулась бокалом вместе со всеми, но не притронулась к вину. Сверкнув синими глазами, она поставила бокал и вышла из-за стола. Она рассматривала любовь как серьёзный жизненный выбор, который требует иной обстановки, чем эта простота нравов.
Могучее туловище Штрума накренилось. Он сказал, обращаясь к Радько:
– Видимо тебе не хватает любви, не иначе.
– Вообщем-то мы здесь с вами собрались только потому, что кто-то кого-то когда-то полюбил и поимел.
– Я думал, мы здесь по другим причинам.
– По другим причинам ты был бы в унитазе с миллионом твоих братьев, – живописал Радько. – Так что ты – победитель. Давайте выпьем за любовь!
– Всегда уважал тебя за стойкость характера и мастерство тонкости юмора. – Штрум поднялся и пошёл вслед за своей подругой. Она выбирала десерты.
– Марьян, что случилось?
По её взгляду он понял, что ей тут надоело. Как и ему. Незаметно подобрался Блайвас.
– Бармалей приедет на той неделе. Я скажу ему насчет тебя. Может, организую встречу.
Штрум неоднократно слышал от неповоротливого, как правосудие, Блайваса, подобные обещания «решить вопрос», «поработать на перспективу», они утратили прелесть новизны и пахли как то негритянское говно, о котором говорили за столом. Но в этот раз обещание прозвучало убедительно, тем более что сейчас Блайваса никто за язык не тянул.
Радько продолжал свой трёп:
– Вот интересно: людей можно ебать, но нельзя есть, и наоборот – животных можно есть, но нельзя ебать…
Глава 38
Штрум был утомлён и никак не мог отдохнуть: ночью он раз по двадцать внезапно просыпался, преследуемый кошмарами. Ему удавалось забыться в объятиях Марианны, но ненадолго. Во сне он разговаривал, кричал и будил её, но она не понимала его слов.
Однажды утром, после того, как ночью ему приснились убитые чурки, он пробудился, измученный страшными видениями и слабый, как ребёнок. Бледные стрелы зари уже пронизывали оконные занавеси. Марианна, сидя у изголовья, массировала ему виски. Она смотрела на него с сестринской нежностью и платком вытирала ему со лба холодный пот. В ней была вся свежесть ранней юности. Он любил её больше, чем кого бы то ни было, и, конечно, больше, чем себя, и вот, раз в жизни, в силу этого жадного чувства он приблизился бы к евангельскому идеалу – если бы Евангелие говорило о такой любви. «Вспомните, что Христос был неизменно печален». Всё то, что составляет её сущность, принадлежит ему, только он знает всё то душевное и физическое богатство, которое он получил от неё, как дар – и так будет всегда.
Надо сделать так много, чтобы обеспечить их безоблачное будущее. Главное затруднение, вставшее на пути Штрума, заключалось в сложности совмещения материальной и идейной составляющих его деятельности. Он ощущал потребность в обсуждении этих вопросов с успешными людьми, которые чего-то добились в жизни и могут дать практический совет. Хороший человек – не профессия, и он был готов обсуждать свои проблемы даже с…
Неизбежно его мысли тяготели к Андрею Разгону. С первого взгляда Разгон казался обычным скучным очаровательным недоделком в костюме от Hugo Boss, но постепенно становилось ясно, что у него с окружающими людьми есть дистанция. Хрена с два поймёшь, чего от него ожидать. И может зря затеялись со Смирновым? Чем закончится их игра против коммерсанта, которого даже Блайвас побаивается – отщипывает по маленькому кусочку, а по-серьезному наехать не осмеливается. И чем дольше Штрум размышлял над этим, тем больше запутывался. Видит черт, надо было по-другому строить взаимоотношения с «настоящим арийцем».
Куда проще было с родными Фольксштурмовцами. Прибыв в лес народного ополчения – в Невский лесопарк, Штрум широкими штрихами набрасывал перед бойцами картину заговора, организованного коварными чурбанами, с целью утопить Россию в крови патриотически настроенных граждан. Наказание черномазых шайтанов необходимо для блага нации, и они сами должны желать для себя смерти как единственного средства искупить свою вину.
Он начал молотить кулаками по воздуху – хук слева, хук справа.
– … мы находимся в состоянии войны с этим зверьём. Война – наша единственная надежда, наш смысл жизни, наше единственное желание, гигиена мира. Милитаризм, патриотизм – прекрасные идеи, за которые идут на смерть. Мы будем резать и резать чурбанов, пока не вырежем их всех!