Координаты неизвестны
Шрифт:
Вскоре после этой операции партизанская часть предприняла рейд по глубоким тылам оккупантов. Далеко позади остались места, с которыми у Сани было связано так много тяжелых воспоминаний. «Того немца здесь не может быть», — с облегчением подумал мальчик. И хотя он понимал, что, возможно, и среди других немцев есть такие же хорошие люди, все же теперь он не чувствовал себя скованным. Он вспомнил, как, лежа в овраге, рыдал, кусая до крови губы и руки, как душило его сознание бессилия, невозможности защитить мать, сестренок, братишку. Теперь он возмужал, был не одинок и чувствовал себя сильным, призванным спасать ни в чем не повинных детей, женщин, стариков
Во многих смелых операциях участвовал Саня Ячменев. Он был в числе лучших партизан-комсомольцев, которых командование представило к высоким правительственным наградам и направило на Большую землю с почетной миссией — принять от имени партизанского соединения Боевое Красное знамя.
…Из Кремля вся группа партизан направилась к Мавзолею В.И.Ленина. Медленно прошли они вдоль Кремлевской стены, подолгу всматриваясь в таблички с именами выдающихся деятелей революции. Обойдя вокруг Мавзолея, Саня вновь вышел на площадь и увидел группу людей, подходивших со стороны Спасской башни. Он не сразу понял, почему один из этой группы привлек его внимание, почему вдруг так защемило и тревожно забилось сердце. Когда же наконец понял причину этого непонятного волнения, он бросился к человеку, который выделялся изо всей группы своей прихрамывающей походкой. Радостный возглас раздался на площади:
— Папа-а!
…В эту первую минуту такой желанной и неожиданной встречи они не произнесли ни слова, но слезы горя и радости смягчили им боль разлуки.
Признание
Сквозь неплотно закрытые шторы в небольшой, скромно обставленный кабинет пробивалась струя солнечного света. К игравшим в ней пылинкам присоединялась голубоватая полоска дыма, лениво тянувшаяся из доверху наполненной окурками пластмассовой пепельницы.
Следователь, молодой шатен с аккуратным пробором, поднял брови и, поправив очки с толстыми стеклами в массивной оправе, потянулся к пачке папирос. Сидевший напротив него широкоплечий с посеребренными висками мужчина лет сорока пяти вдруг замолчал. Следователь отложил в сторону папиросу.
— Значит, вы хорошо помните этот случай? — спросил он с ноткой удовлетворения в голосе.
Собеседник ответил не сразу и без особого желания:
— Да, конечно.
— Прекрасно, — сухо проговорил следователь, снял очки, неторопливо протер стекла носовым платком и, водрузив их обратно на суховатый нос, добавил:
— Так вот, значит, дело какое. Обвиняетесь в убийстве человека.
Слова эти были произнесены нарочито спокойным тоном, словно речь шла о пустяках, хотя пристальный взгляд следователя говорил об обратном. У него был свой метод допроса, выработался и определенный подход к каждой категории людей. Разговаривал он, как правило, тихо, сдержанно, порою выражал сочувствие, и неискушенному человеку могло даже показаться, что этот молодой человек чрезмерно мягок и доверчив. Но так бывало преимущественно в начале допроса, а позднее, если не все шло гладко, он срывался. Уже не раз ему указывали на этот изъян, но часто он не мог до конца выдержать роль. Да и «пациенты» бывали разные: иные средь белого дня до одурения утверждали, что стоит глубокая ночь. А этот странно, очень странно реагировал: едва заметно дернул левым плечом, на секунду опустил глаза. Следователь заметил это.
— Виновным себя признаете? — после короткой, но для обоих многозначительной паузы так же спокойно спросил следователь.
— В чем? — в свою очередь спросил обвиняемый,
— В убийстве.
Обвиняемый задумчиво посмотрел на следователя, вздохнул и ничего не ответил.
Воцарилась гнетущая тишина. Прокуренный воздух закупоренного кабинета, запах мастики от натертого до блеска паркета затрудняли дыхание. Обвиняемый был грузным человеком и при малейшем волнении страдал одышкой.
Как бы желая дать понять своему «пациенту» бесполезность запирательства, следователь взял отложенную в сторону папиросу, закурил и сочувственно промолвил:
— М-да… Случай, разумеется, малоприятный. Тем более, что всплыл он спустя двадцать лет. Мне тогда было двенадцать, да и вы были молоды… Понимаю. Но и вы поймите: сейчас играть в прятки бесполезно. Лучше сразу начистоту: вы совершили убийство?
— Да, но…
Еще минуту назад казавшийся флегматичным, ленивым, следователь вдруг преобразился. Жестким, требовательным тоном он перебил собеседника:
— Что «да»?
В глазах обвиняемого мелькнула настороженная лукавинка.
— А вы хотели бы, чтобы я сказал «нет»?
Следователю не нравилось поведение допрашиваемого, он хотел сказать ему что-то резкое, даже накричать, но сдержался:
— Вы сказали «да». Значит, вы признаете, что совершили убийство?
— Да, совершил потому, что считал своим долгом поступить именно так…
— Об этом мы еще успеем. А сейчас давайте уточним: итак, вы не отрицаете, что совершили убийство!
— Нет…
— Что «нет»? — резко оборвал следователь. — Давайте условимся договаривать.
— …
— Повторяю: итак, вы не отрицаете, что убили человека?
Выждав немного, чтобы не дрогнул голос, обвиняемый решительно ответил:
— Нет. Не отрицаю. Но…
Следователь почувствовал, что нажим его увенчался успехом и, решив довести признание до конца, не дал обвиняемому договорить:
— Минутку! Вы признались в совершенном убийстве. Так? Значит, вы признаете себя виновным?
Обвиняемый молчал.
— Хм… Интересно… — усмехнулся следователь. — В совершении убийства признались, а виновным себя признать в совершенном деянии смелости не хватает?! М-да… Смею, однако, заверить, что так или иначе, а судить вас будут.
— За что?
— За что?! — со злой усмешкой повторил следователь и, не выдержав, стукнул кулаком по столу. — За убийство!
По лицу обвиняемого пробежала тень. Слегка вздохнув, он вытер со лба испарину.
— Зря кипятитесь, — равнодушно сказал он. — Ведь я у вас, так сказать, в руках. Вы меня вызвали сюда, вы допрашиваете, вы обвиняете в убийстве. Вы можете меня и арестовать… Чего же вам кричать да еще стучать по столу? Несерьезно. Не вам, а мне следовало бы волноваться, кричать…
Следователь не выдержал:
— А вы не читайте мне нотаций! За убийство вас будут судить по всей строгости закона!
— Пожалуйста, — пожал плечами обвиняемый. — Но в таком случае за убийство не одного, а двух человек…
Следователь привычным жестом хотел снять очки, но отдернул руку, словно обжегся.
— Как «двух»?!
Обвиняемый опустил голову, нахмурился и, глядя исподлобья на следователя, твердо произнес:
— В тот день я убил двоих. Да, двоих…
…Поздней февральской ночью 1943 года штабы партизанских отрядов и соединений облетела весть о прибытии в села по ту сторону реки Ипуть войск противника. В донесениях разведчиков подчеркивалось, что гитлеровцы расположились в крестьянских хатах и, судя по всему, надолго.