Копчёная селёдка без горчицы
Шрифт:
Было очевидно, что я неправильно оценила состояние цыганки. Она сползла на землю и изо всех сил цеплялась за спицы высокого деревянного колеса. Когда я подошла к ней, она снова закашлялась, еще ужаснее, чем раньше.
— Вы измучились, — сказала я. — Вам надо лечь.
Она что-то пробормотала и закрыла глаза.
Вмиг я запрыгнула на оглобли фургона и открыла дверь.
Но, каковы бы ни были мои ожидания, они не оправдались.
Внутри фургон был сказкой на колесах. Хотя я успела только окинуть его быстрым взглядом, я заметила изящную чугунную плиту в стиле королевы Анны, а над ней — полку с синим фарфором
Я помогла цыганке подняться на ноги, закинув ее руку себе на плечо.
— Я опустила ступеньки, — сказала я ей. — Помогу вам добраться до кровати.
Как-то я умудрилась довести ее до передней части фургона, подталкивая и затаскивая, и, положив ее руки на нужные опоры, я наконец сумела устроить ее. Во время этих манипуляций она, казалось, не осознавала, ни где находится, ни кто я. Но, оказавшись в кровати, она вроде немного ожила.
— Я пойду за врачом, — сказала я. Поскольку на празднике я оставила «Глэдис» у задней стены приходского зала, мне придется позже сходить за ней пешком из Букшоу.
— Нет, не надо, — сказала она, решительно хватая меня за руку. — Сделай мне чашку чаю и иди. Мне просто надо хорошенько поспать.
Должно быть, она увидела скептическое выражение моего лица.
— Давай лекарство, — сказала она. — Попробую его. Ложку в чай.
Сначала — главное, подумала я, найдя среди беспорядочно расставленного столового серебра подходящую плошку и наливая в нее патокообразный сироп от кашля.
— Открой ротик, птичка, — произнесла я с улыбкой. Это формула, которую миссис Мюллет использовала, чтобы заставить меня глотать эти противные тоники и масла, которые отец требовал, чтобы давали его дочерям. Уставившись мне в глаза (это мое воображение или ее взгляд чуть-чуть потеплел?), цыганка послушно открыла рот и позволила мне влить полную до краев ложку.
— Глотай, глотай, улетай, — сказала я, произнося заключительные слова стишка и обращая внимание на прелестную маленькую плиту. Ненавижу признаваться в собственном невежестве, но я понятия не имела, как ее зажечь. С тем же успехом можно было попросить меня разогреть паровой котел времен королевы Елизаветы.
— Не здесь, — сказала цыганка, заметив мое замешательство. — Снаружи. Разведи костер.
Спустившись по ступенькам, я остановилась, чтобы окинуть быстрым взглядом окрестности.
Кусты бузины, как я уже говорила, росли повсюду. Я потянула за пару веток, пытаясь оторвать их, но это была нелегкая задача.
Слишком полные жизни, подумала я, слишком упругие. Позанимавшись чем-то вроде перетягивания каната, только после энергичного прыгания на парочке нижних веток я сумела разжиться несколькими.
Через пять минут я набрала достаточно хвороста и веток, чтобы развести приличный
Полная надежды, бормоча молитву девочек-скаутов («Гори, черт тебя дери!»), я зажгла одну из спичек, найденных в шкафчике в фургоне. Как только пламя коснулось хвороста, оно зашипело и погасло. То же самое и со второй спичкой.
Поскольку я не славлюсь терпением, я позволила себе слегка выругаться.
Если бы мы были дома в химической лаборатории, подумала я, я бы могла поступить как цивилизованная личность и воспользоваться бунзеновской горелкой, чтобы вскипятить воду для чая, вместо того чтобы ползать на коленях с охапкой дурацких зеленых веток.
Правда, перед тем, как я довольно неожиданно покинула организацию девочек-скаутов, я научилась разжигать походные костры, но поклялась, что никогда больше не окажусь в ситуации, когда надо добыть огонь с помощью спички и шнурка от туфли или двух сухих палок, которые надо тереть друг о друга.
Как упоминалось, у меня были все ингредиенты для пылающего костра — все, кроме одного.
Там, где есть керосиновые лампы, подумала я, поблизости должен быть керосин. Я опустила прикрепленную крючками боковую панель фургона, и там, к моей радости, был галлон с этой штукой. Я открыла крышку банки, плеснула чуть-чуть на ожидающие дрова, и не успели бы вы сказать «Баден-Пауэлл», как чайник весело кипел.
Я была горда собой. Правда.
«Флавия изобретательная, — думала я, — Флавия — разносторонняя умница».
И тому подобное.
Я забралась по крутым ступенькам фургона с чаем в руках, балансируя на носках, словно канатоходец.
Подала чашку цыганке и наблюдала, как она глотает дымящуюся жидкость.
— Ты шустрая, — заметила она.
Я скромно пожала плечами. Нет необходимости говорить ей о керосине.
— Ты нашла сухие щепки в ящике? — спросила она.
— Нет, — сказала я, — я…
Ее глаза расширились от ужаса, и она вытянула руку с чашкой.
— Только не кусты! Ты не трогала кусты бузины?
— Что ж, да, — честно сказала я. — Это было совсем не сложно, я…
Чашка выскользнула из ее рук, и обжигающий чай брызнул во всех направлениях. Она спрыгнула с кровати с поразительной прытью и забилась в угол.
— Хильда Мюир! — Она завела жуткий отчаянный плач, усиливавшийся и ослабевавший, словно воздушная сирена. — Хильда Мюир! — Она указывала на дверь. Я оглянулась, но там никого не было.
— Уходи от меня! Убирайся! Убирайся! — Ее рука дрожала, словно мертвый лист.
Я стояла ошеломленная. Что я сделала?
— О Боже! Хильда Мюир! Мы все мертвы! — застонала она. — Теперь мы все мертвы!
3
В юго-западном крыле располагается будуар Харриет, тихий заповедник, который сохраняется точно в таком виде, как в тот ужасный день десять лет назад, когда новость о ее трагической гибели достигла Букшоу. Несмотря на итальянское кружево на окнах, внутри комната представляет собой удивительно стерильное помещение, как в Британском музее, когда команда безмолвных, одетых в серое уборщиков приходит в ночи вымести все признаки жизни вроде паутины или пыли.