Корабельные новости
Шрифт:
Он проснулся посреди ночи, словно вынырнул из какого-то лилового кошмара: Петал садится в хлебный фургон; водитель – толстый лысый мужчина, под носом – слюни, руки покрыты каким-то отвратительным веществом. Во сне Куойл видит одновременно оба борта машины. Видит руки, лезущие под юбку Петал, лицо, нависающее над ее волосами цвета дубовой коры, тем временем грузовик, кренясь и раскачиваясь из стороны в сторону, мчится по шоссе, перемахивает через мосты без перил. Куойл как бы летит рядом, влекомый тревогой. Свет встречных фар приближается. Он старается дотянуться до руки Петал, выдернуть ее из хлебного фургона, понимая, что сейчас случится (и желая этого водителю, который вдруг превращается в его
Остаток ночи он проводит в гостиной с книгой на коленях. Его глаза бегают по строчкам, он читает, но ничего не понимает. Тетушка права. Бежать отсюда.
Чтобы найти телефон Партриджа, понадобилось полчаса.
– Будь я проклят! Я как раз тут на днях о тебе вспоминал. – Голос Партриджа в телефонном динамике звучал бодро. – Думал: что, черт возьми, случилось со стариной Куойлом? Когда же ты наконец приедешь в гости? Ты ведь знаешь, что я покончил с журналистикой? Да, покончил.
Мысль о том, сказал он, что Меркалия где-то там, на дороге, одна, заставила и его пойти в школу дальнобойщиков.
– Теперь мы с ней напарники. Два года назад купили дом. Планируем вскоре приобрести собственную «упряжку», будем сами заключать контракты. Эти фургоны – прелесть: двухъярусная койка, крохотная кухонька. Кондиционер. Мы сидим, возвышаясь над потоком машин, и смотрим на них сверху вниз. А денег зарабатываем в три раза больше, чем я зарабатывал раньше. Я совсем не скучаю по газете. Ну а что нового у тебя? Все еще работаешь на Панча?
Всего десять-одиннадцать минут понадобилось Куойлу, чтобы рассказать Партриджу обо всем: от неразделенной любви до мучительных ночных кошмаров и изучения вместе с тетушкой разложенных на кухонном столе географических карт.
– Ну, Куойл, сукин ты сын, ну и потрепало же тебя. Хлебнул ты полной мерой. Ну, во всяком случае, дети у тебя остались. Вот что я тебе скажу: с журналистикой-то я покончил, но кое-какие связи у меня еще сохранились. Посмотрим, что я смогу сделать. Скажи-ка еще раз, как называются ближайшие к тому месту городки?
Городок был всего один, и назывался он очень забавно: Якорный коготь.
Партридж позвонил через два дня. Ему нравилось снова устраивать жизнь Куойла. Тот напоминал ему гигантский рулон газетной бумаги, доставленной с целлюлозного завода: чистой, но испещренной дефектами. Однако за этой расплывчатостью он различал проблеск чего-то, похожего на отражение света от колесного колпака едущей вдали машины, – мерцание, свидетельствующее о том, что в жизни Куойла есть шанс на какой-то просвет. Счастья? Удачи? Славы и богатства? Кто знает, думал Партридж. Ему так нравился богатый вкус собственной жизни, что он желал и другу испытать его разок-другой.
– Удивительно, как старые связи все еще работают. Да, там есть газета. Еженедельник. И им нужен сотрудник. Если тебе это интересно, запиши имя. Они ищут кого-нибудь, кто мог бы освещать корабельные новости. Насколько я понимаю, город расположен прямо на побережье. По возможности они хотят найти человека, знакомого с морскими делами. Куойл, ты знаком с морскими делами?
– Мой дед был охотником на тюленей.
– Господи
Куойл записал.
– Ну, удачи. Дай знать, как все пройдет. И помни: когда бы ты ни захотел приехать сюда, ты можешь жить у нас с Меркалией, только приезжай. Это действительно хорошее место для того, чтобы заработать.
Но Куойла уже захватила мечта о севере. Ему нужно было лишь что-то, на что можно опереться.
Месяц спустя они отправлялись в путь на его универсале. Он бросил последний взгляд в зеркало заднего вида на свой бывший дом, на опустевшее крыльцо, на куст форзиции [16] , на волнистую линию его телесного цвета отростков в соседском саду.
16
Форзиция – декоративный кустарник, названный в честь шотландца У. Форсайта, главного садовника Кенсингтонского дворца, который привез этот кустарник из Китая.
Так они и ехали: Куойл и тетушка на передних сиденьях, дети – на задних, старушка Уоррен то с чемоданами в кузове, то неловко перелезая к Банни и Саншайн и втискиваясь между ними. Они делали ей бумажные шапочки из салфеток, повязывали тетушкиным шарфом ее мохнатую шею и, когда не видела тетушка, кормили чипсами.
Полторы тысячи миль, через Нью-Йорк, Вермонт, наискосок через искалеченные леса Мэна. Через Нью-Брансуик и Новую Шотландию по трехполосным шоссе. Инцидент на средней полосе, заставивший тетушку сжать кулаки от страха. Жирная рыба на ужин в Норт-Сиднее, которая никому не понравилась, и ранним утром – паром до Порт-о-Баск. Наконец-то.
Куойл страдал в своем кресле, тетушка расхаживала по палубе, время от времени останавливалась и, перегнувшись через перила, склонялась над бурлящей за бортом водой. Или стояла, широко расставив ноги, заложив руки за спину и подставив лицо ветру. Волосы убраны под платок, каменное лицо и маленькие умные глаза.
Она разговорилась о погоде с мужчиной в вязаной шапочке. Кто-то, покачиваясь, прошел мимо, заметив: «Свежо сегодня, да?» Она беспокоилась за Уоррен, запертую в универсале, который сильно качало. Собака не понимала, что происходит. Она никогда не плавала по морю. Наверное, думала, что настает конец света, а она одна, в чужой машине. Человек в вязаной шапочке сказал:
– Не волнуйтесь, собака проспит всю дорогу. Они всегда так делают.
Посмотрев вперед, тетушка увидела голубую землю – остров предстал перед ней впервые за последние пятьдесят лет. Она не могла сдержать слез.
– Возвращаетесь домой? – спросил человек в вязаной шапочке. – Да, это всегда трогает.
Вот он, подумала она, остров-скала, шесть тысяч миль побережья, окутанные непроглядным туманом. Утопленники под сморщенной поверхностью воды, корабли, прокладывающие путь между утесами в ледяных ножнах. Тундра и пустоши, земля низкорослых елей, которые мужчины срубают и уволакивают.