Корабль смерти
Шрифт:
Перед тем как пойти на переговоры, Римо спросил учителя, не надеть ли ему, Римо, кимоно.
— Не нужно, — ответил тот. — Ты есть то, что ты есть, и это хорошо.
Раньше Чиун никогда не хвалил Римо. Но с того момента, когда Римо, вернувшись на небольшую моторку, пришвартованную неподалеку от Вирджиния-Бич, штат Вирджиния, заявил, что с его стороны было непростительной глупостью работать на страну, которая больше не хочет себя защищать, Чиун вдруг проникся к нему уважением и стал так безудержно хвалить своего ученика, что тот затосковал по былым насмешкам.
— Почему ты решил, что глуп и ничего не стоишь? — возмутился Чиун в тот памятный день. — Очень немногие познали возможности человеческого тела и научились их использовать. Ты — один из них. Ты овладел искусством Синанджу, ты умеешь мыслить и действовать, как сверхчеловек.
— Нет, папочка! Ты был прав, когда говорил, что мечешь бисер перед свиньями. Да, благодаря тебе я овладел искусством Синанджу, но что из этого? Чем я был, черт побери? Ровным счетом ничем! Я был ничем, когда ты начал меня обучать. Я не знаю своих родителей, я воспитывался в приюте. У меня нет прошлого, нет настоящего, нет и будущего. Если нуль умножить на нуль, получится нуль.
Чиун улыбнулся. На его желтом иссохшем лице невольно отразилась радость, которую он старательно скрывал.
— Нуль, говоришь, ничто? Никчемный, ничего не стоящий человек? Уж не думаешь ли ты, что Мастер Синанджу может быть настолько глуп, чтобы вливать океан своей мудрости в треснувший сосуд? Что Чиун не способен распознать, кто чего стоит? По-твоему, я — идиот? Отчаяние помутило твой разум, если ты считаешь, что я допустил ошибку!
— Не смейся надо мной, папочка, прекрати, — сказал Римо.
Писклявый голосок Чиуна перешел в радостное кудахтанье.
— Это я-то ошибся? Я? — повторял он. Такая возможность развеселила его, как погремушка младенца. — Я, оказывается, принял неверное решение?
— Нет, ты не принимал неверного решения. Твои земляки регулярно получали плату за мое обучение. Никакой ошибки, ты поступил правильно. Золото посылали в деревню Синанджу ежегодно и без задержки. Ты не просчитался.
Чиун медленно помотал головой.
— Не-ет, — сказал он. — За плату я мог научить тебя владеть телом, но ни за какие деньги не стал бы учить тебя искусству Синанджу, если бы ты этого не заслуживал. Твое обучение продолжалось каких-нибудь десять лет, тогда как другие тратят на это целых пятьдесят, с самого рождения. К шестидесяти годам ты станешь настоящим Мастером Синанджу, это говорю тебе я. Чиун. Как ты смеешь в этом сомневаться?
— Но я отдал больше десяти лет жизни, можно сказать, ни на что! Моя страна разваливается! Никчемная страна!
— Это не так. Раз Америка породила тебя, значит, она чего-то стоит, возразил Чиун. — По-твоему, жители маленькой бедной деревушки в Северной Корее достойны Мастеров Синанджу? Конечно же, нет! Они ленивы, они едят мясо. И тем не менее из их среды выходят жемчужины, такие, как я. Вот так-то! Ты — неплох, знай хоть это, если уж не знаешь больше ничего. Ты получил от меня много хорошего, а скоро станешь передавать его другим. Лет через двадцать пять или тридцать ты сможешь учить сам! Отдавая что-то другим, человек сам получает многое.
И Римо, тот самый Римо, который владел своим телом настолько, что мог заставить кровь течь так, как он хотел, почувствовал, что у него к глазам подступили слезы. Однако он не заплакал, он сдержался.
— Да, ты прав, — сказал он. — Я — хорош, Чиун. Я чертовски положителен.
— Только неблагодарен, — подхватил Чиун. — Очень неблагодарен, и еще невнимателен, что ранит нежные души.
Под «нежной душой» он подразумевал, конечно, себя. А ранящая его невнимательность — это нежелание Римо постоянно ходить за покупками и стряпать. А еще Римо слишком громко дышал, когда по ТВ повторяли старые «мыльные оперы», и без особого восторга относился к поэтическим пристрастиям Чиуна, в частности, к «Оде в честь цветочного бутона, ракрывающегося навстречу утреннему солнцу», которая была написана в восемнадцатом веке до Рождества Христова и насчитывала сорок три тысячи страниц.
— Ты прав, — сказал Римо. — Я неблагодарный. Я не хочу больше слушать эту поэму. Она звучит гак, будто кто-то разбивает стеклянный кувшин внутри металлического барабана, хотя у тебя это называется поэзией. Видно, я и в самом деле неблагодарный, папочка.
Римо сказал это с обычной веселой иронией над не в меру чувствительным наставником; на лице его играла любовно-насмешливая улыбка, и Чиун счел возможным ограничиться не очень строгим выговором, который его белый ученик пропустил мимо ушей.
Именно тогда Чиун сказал, что скоро преподаст Римо самый важный урок: как заключать сделки. Римо должен помнить, что на Смита больше не работает.
— Я никогда не симпатизировал этому человеку, — сказал Чиун. — По-моему, он безумен. А теперь слушай меня внимательно, потому что будущее Синанджу зависит от таких вот решающих поворотов. Какое будущее может ожидать настоящего художника, мастера своего дела, если ему нечего есть?
Чиун принял следующее решение: поскольку Дом Синанджу не состоит на службе у персов уже двенадцать столетий и поскольку Персия, ныне именуемая Ираном, разбогатела на продаже нефти и имеет, по понятиям Чиуна, самую просвещенную и разумную форму правления — абсолютную монархию во главе с шахиншахом, по праву занимающим Павлиний трон, Реза Пехлеви, именно Персии они должны отдать предпочтение при выборе нового места службы.
— Посол Ирана не прилетит в Вирджинию-Бич ради нас с тобой, папочка. Я знаю, что ты собой представляешь, ты тоже это знаешь, знает Смитти и еще с полдюжины человек на всем земном шаре. Но не стоит рассчитывать, что по первому твоему слову посол бросит все дела в Вашингтоне и примчится сюда, чтобы провести переговоры о заключении контракта на два-три убийства.
— Вовсе не по первому слову, — возразил Чиун. — Это раз. Послы меня не интересуют. Иранский посол — всего лишь слуга Его шахского Величества это два. А в-третьих, когда ты увидишь, как осуществляется истинно разумное правление, то поймешь, насколько плохо любое другое.
— Он не появится, — сказал Римо.
— Вот посмотришь! И не далее как завтра. Надеюсь, что полдень будет не очень жарким.
— Ни за что не появится! — сказал Римо.
Спустя двадцать часов он встречал одного из наиболее известных послов, аккредитованных в Вашингтоне, приплывшего в Вирджинию-Бич на небольшом суденышке. Телохранители посла принадлежали к немногочисленной элитарной группе стражей, посвятивших жизнь охране шахского трона. Их смертоносное искусство основывалось на невероятном весе: каждый весил за сотню кило и был гораздо выше Римо.