Кораблекрушение «Джонатана»
Шрифт:
— Система Боваля — просто ребячество, — резко возразил Кау-джер. — Это одна из теоретических форм социальной структуры, только и всего. Но та или иная форма, в сущности, всегда таит в себе несправедливость и глупость.
— Неужели вы придерживаетесь идей Льюиса Дорика? — живо спросил Гарри Родс. — Неужели вы тоже хотели бы вернуть нас к первобытному существованию? Свести все общественные формы к случайным соединениям индивидуумов, лишенных каких-либо взаимных обязанностей? Разве вы не понимаете, что все эти теории основаны на зависти? Ведь в них так и сквозит человеконенавистничество!
— Если Дорик ненавидит людей, — решительно заключил Кау-джер — значит, он просто
— Однако, — настаивал Гарри Родс, — как только люди перестают жить в одиночку и объединяются в единый коллектив с общими интересами, тут-то и возникает необходимость в законах. Посмотрите, что происходит даже здесь. Этих людей никто специально не отбирал для создания какого-либо определенного коллектива, и, по-видимому, они представляют собой самую обычную толпу. И что же мы видим? Разве я не заметил среди них нескольких типов, кои, в силу той или иной причины, не в состоянии управлять собственными страстями? А ведь я еще не всех знаю. Сколько зла могут причинить эти личности, если бы законы не сдерживали их дурные наклонности.
— Но именно законы способствовали развитию у них этих наклонностей, — возразил Кау-джер с глубокой убежденностью. — Не будь законов, человечество никогда бы не знало пороков и развивалось бы свободно и гармонично.
— Хм… — с сомнением произнес Гарри Родс.
— Здесь нет никаких законов, — продолжал Кау-джер. — А все идет как по маслу.
— Зачем же брать именно такой пример? — запротестовал Гарри Родс. — Все знают, что настоящее положение вещей временное и что пребывание на острове Осте скоро закончится.
— Все обстояло бы точно так же, если бы пришлось остаться здесь навсегда.
— Сомневаюсь, — скептически протянул Гарри Родс, — и, признаюсь, предпочел бы не проверять это на опыте.
Кау-джер ничего не ответил, и они продолжали путь молча.
Возвращаясь обратно по восточному берегу, путники вышли к бухте Скочуэлл, которая совершенно очаровала их.
Сеть мелких бухточек, сливаясь, как бы образовала дельту быстрой и прозрачной реки, берущей начало в горах, что высились в центре острова. Богатейшие заливные луга, соперничавшие с великолепными лесами, свидетельствовали о плодородии земли. Корни мощных, стройных деревьев уходили в мягкую, но упругую почву. Среди разбросанного мелколесья разросся густой мох. Под зелеными сводами ветвей носились тысячи различных пернатых величиной от перепелки до фазана. Берега были усеяны множеством морских птиц. На полянах резвились нанду, вигони и гуанако. Конечно, столь необычное зрелище не могло не вызвать удивления и восхищения путешественников.
Бухта Скочуэлл находилась на расстоянии около двух миль от места кораблекрушения «Джонатана». В нее впадала река с многочисленными притоками, извивавшимися среди густых зарослей. Если бы пришлось остаться на острове навсегда, лучшего места для поселения, чем берега этой реки, было бы не найти. Бухта, защищенная от буйных ветров, могла бы служить прекрасным портом.
Когда экспедиция вернулась в лагерь, почти совсем стемнело. Кау-джер, Гарри Родс, Хальг и Хартлпул уже распростились со своими спутниками, как вдруг в ночной тиши до их слуха донеслись звуки скрипки.
— Скрипка? — удивился Кау-джер. — Наверно, это Фриц Гросс, о котором вы рассказывали?
— Значит, он пьян, — не задумываясь, ответил Гарри Родс.
Он не ошибся. Фриц Гросс действительно был пьян. Через несколько минут путешественники подошли к музыканту и убедились в этом, увидев его багровую физиономию, блуждающие глаза и слюнявый рот. Он уже не мог стоять и, чтобы не упасть, прислонился к скале. Но спирт зажег в нем искру вдохновения — из-под смычка лилась божественная мелодия. Вокруг него столпилось около сотни эмигрантов. В эти минуты несчастные люди забыли обо всем на свете. Несправедливость судьбы, невеселое настоящее и будущее, которое вряд ли окажется лучше прошлого, — все исчезло из их сознания, и на крыльях музыки они уносились в мир грез.
— Искусство так же необходимо людям, как хлеб, — заметил Гарри Родс Кау-джеру, указывая на Фрица Гросса и его увлеченных слушателей. — Какое место должен занять этот человек в социальной системе Боваля?
— Оставим в покое Боваля, — недовольно ответил Кау-джер.
— Но ведь многие поверили этому пустобреху, — возразил Гарри Родс.
Кау-джер промолчал.
— Меня занимает один вопрос, — снова заговорил Гарри Родс. — Каким образом Фриц Гросс сумел раздобыть спиртное?
Оказалось, что пьян был не только скрипач. Через несколько шагов члены экспедиции чуть не споткнулись о распростертое тело.
— Это Кеннеди, — сказал Хартлпул, наклонясь над лежавшим человеком. — Единственный прохвост среди судовой команды. Он не стоит даже веревки, чтобы повесить его.
Но, кроме Кеннеди, прямо на земле валялось еще несколько эмигрантов, напившихся до бесчувствия.
— Даю голову на отсечение, — воскликнул Гарри Родс, — что они воспользовались отсутствием начальника и ограбили склад!
— Какого начальника? — удивился Кау-джер.
— Вас, черт возьми!
— Я такой же начальник, как и все остальные, — раздраженно возразил Кау-джер.
— Возможно, — согласился Гарри Родс, — но тем не менее все вас считают таковым.
Не успел Кау-джер ответить, как вдруг из ближайшей палатки раздался громкий хриплый крик женщины. Похоже было, что ее душили.
2. ПЕРВЫЙ ПРИКАЗ
Семья Черони, состоявшая из трех человек — отца, матери и дочери, — происходила из Пьемонта. Семнадцать лет назад Лазар Черони, которому тогда исполнилось двадцать пять лет, и девятнадцатилетняя Туллия соединили свои судьбы. У них не было ничего, кроме самих себя; зато они любили друг друга, а настоящая любовь — это сила, помогающая не только сносить, но иногда и побеждать все тяготы жизни.
К несчастью, в семье Черони получилось иначе. Глава семьи, подпавший под дурное влияние, начал пить и вскоре превратился в заправского пьяницу. Одурманенный алкоголем, он постепенно переходил от мрачного озлобления к безудержной жестокости. И вот в семье начались ежедневные жуткие сцены, о которых стало известно соседям. Туллия покорно переносила брань, оскорбления, побои и мучения. Сколько таких несчастных женщин так же смиренно несли и несут свой тяжкий крест!
Конечно, она могла бы (а может быть, и должна была) расстаться с человеком, превратившимся в дикого зверя. Но Туллия не сделала этого. Она принадлежала к тем женщинам, которые никогда не отступают от однажды принятых решений, как бы тяжко им ни приходилось. С житейской точки зрения, подобные характеры несомненно можно назвать нелепыми, но все же в них есть нечто вызывающее восхищение. Именно такие люди дают возможность оценить красоту самопожертвования и показывают, какой моральной высоты способно достичь человеческое существо.