Кораблекрушение «Джонатана»
Шрифт:
— Не бойся, они ничего тебе не сделают, ты им нужен. Я сказал, что рассчитываю на тебя, и они послали меня для переговоров.
— Что им надо? — еле слышно спросил Паттерсон.
Сердей помолчал, не решаясь сразу ответить.
— Чтобы ты пропустил их в город.
— Я?! — возмутился тот.
— Да, ты. Так надо. Послушай, ведь для меня это вопрос жизни или смерти. Когда я попал в плен к индейцам, то стал их рабом, как тебе уже известно. Они всячески мучили меня. Однажды я проговорился, что из Либерии. Патагонцы решили воспользоваться мною, чтобы овладеть городом, о котором много слышали, и обещали освободить, если я помогу им. Ну, ты сам понимаешь, что…
— Тихо! — прервал его Паттерсон.
К ним приближался соседний часовой, решивший поразмяться. Дойдя до границы своего участка, он остановился неподалеку от них и сказал:
— Что-то похолодало к вечеру.
— Д-да… — глухо обронил ирландец.
— Доброй ночи, сосед!
— Доброй ночи.
Часовой сделал полный оборот и исчез во мраке. Сердей продолжал:
— …Ну, ты сам понимаешь, что я, конечно, обещал. Тогда они предприняли этот поход, взяли меня с собой и стерегут днем и ночью. Теперь индейцы требуют, чтобы я выполнил обещанное. Сначала они рассчитывали без труда проникнуть в город, а оказалось, что у них погибло много людей и более сотни захвачено в плен. Это их бесит… Сегодня вечером я сказал, что попробую установить связь с товарищем, который поможет мне. Я узнал тебя издали… Если окажется, что я их обманул,— мне крышка…
Пока Сердей посвящал Паттерсона и свои злоключения, тот размышлял. Конечно, приятно было бы видеть Либерию разоренной, а всех жителей, особенно губернатора, убитыми или изгнанными. Но эта затея казалась слишком рискованной… Осторожный ирландец предпочитал безопасность.
— Чем же я могу помочь тебе? — холодно спросил он.
— Пропустить нас,— ответил Сердей.
— Для этого я вам не нужен,— возразил Паттерсон,— ведь ты же добрался сюда без моей помощи.
— Один человек может проскользнуть незаметно,— ответил тот,— совсем другое дело пятьсот человек.
— Пятьсот!
— Черт возьми! Не думаешь ли ты, что я обращаюсь к тебе за помощью, чтобы совершить приятную прогулку по городу? Для меня Либерия так же ненавистна, как и патагонцы… Кстати…
— Молчи! — вдруг приказал Паттерсон.
Послышались шаги, и вскоре из темноты вынырнули три человека. Один из них подошел к Паттерсону и, приоткрыв фонарь, спрятанный под плащом, осветил на мгновение лицо часового.
— Что нового? — спросил пришедший; это был не кто иной, как Хартлпул.
— Ничего.
— Все спокойно?
— Да.
Проверяющие пошли дальше.
— Так что ты хотел сказать? — спросил Паттерсон после их ухода.
— Я хотел узнать, что стало с остальными.
— С кем?
— С Дориком?
— Умер.
— А Фред Мур?
— Умер.
— Уильям Мур?
— Умер.
— Черт побери! А Кеннеди?
— Жив и здоров.
— Да не может быть? Значит, ему удалось замести следы?
— По-видимому.
— И он вне подозрений?
— Похоже на то. Он все время на свободе.
— А где он теперь?
— Стоит где-нибудь на посту… Точно не скажу.
— Ты не мог бы узнать?
— Нет. Нельзя уходить с поста. А впрочем, зачем тебе Кеннеди?
— Поговорю с ним, поскольку тебя мое предложение не устраивает.
— А ты полагал, что я пойду на это? — запротестовал Паттерсон.— Думаешь, я буду помогать патагонцам, чтобы всех нас перерезали?
— Не бойся,— возразил Сердей,— они не тронут своих друзей. Наоборот, выделят нам долю после захвата города. Так мне обещали.
— Хм,— недоверчиво произнес Паттерсон.
Тем не менее он заколебался. Отомстить остельцам и вместе с тем поживиться за их счет показалось ему очень заманчивым… Но довериться на слово дикарям!… И осторожность победила еще раз.
— Все это пустые слова,— решительно сказал ирландец.— Даже при всем желании ни Кеннеди, ни я не сможем пропустить сразу пятьсот человек.
— Это и не нужно,— возразил Сердей,— достаточно пропустить пятьдесят, даже тридцать. Пока первые будут сдерживать натиск либерийцев, остальные успеют пройти.
— Пятьдесят, тридцать, даже десять — слишком много.
— Это твое последнее слово?
— Первое и последнее.
— Значит, нет?
— Нет.
— Что ж, все ясно,— сказал Сердей и начал отползать к реке. Но тотчас же остановился и, взглянув на Паттерсона, добавил: — А знаешь, ведь патагонцы могут заплатить.
— Сколько?
Этот вопрос как будто сам собой сорвался с губ Паттерсона. Сердей снова приблизился.
— Тысячу пиастров [111] ,— сказал он.
[111] Пиастр — здесь: итальянское название испанской монеты песо.
Тысяча пиастров! В прежние времена эта сумма, хотя и довольно крупная, не потрясла бы воображение ирландца. Но наводнение отняло у него все, и за год напряженного труда ему едва удалось скопить какие-то несчастные двадцать пять пиастров, составлявшие теперь все его богатство. Конечно, в дальнейшем оно будет возрастать быстрее, для этого есть немало возможностей. Труднее всего (он знал это по опыту) сделать первое накопление. Но тысяча пиастров! Получить сразу сумму, в сорок раз превышающую полуторагодичный заработок! Не говоря о том, что, может, удастся сорвать с индейцев еще больше… Ведь при каждой сделке полагается поторговаться…
— Не так уж много,— бросил он пренебрежительно.— За дело, в котором приходится рисковать своей шкурой, надо взять не менее двух тысяч.
— В таком случае, спокойной ночи! — ответил Сердей, делая вид, что удаляется от часового.
— По крайней мере полторы тысячи,— невозмутимо продолжал Паттерсон.
Теперь он почувствовал себя в своей стихии — стихии торга. В этой сфере он обладал большим опытом. Независимо от того, что продавалось — товар или совесть,— дело сводилось к купле-продаже, которые подчиняются определенным незыблемым законам, в совершенстве изученным Паттерсоном. Известно, что продавец всегда запрашивает, а покупатель сбивает цену. Они начинают торговаться и договариваются до настоящей стоимости. Человек, который торгуется, всегда что-нибудь выигрывает и никогда ничего не теряет.